Эпоха преувеличенного энтузиазма кончилась; синьор Маури для меня свой, привычный, домашний Карло, точно так же и мистер Бейкер, и месье Сориал, - какие они здесь месье и мистеры? Есть семеро очень разных людей, каждый из которых в меру сил приспосабливается к остальным.

   Чем бы Тур ни занимался, за ним всегда бредет тенью его верный Санчо Панса, Карло. Если Тур столярничает, Карло подает инструменты, если Тур собирается снимать, Карло кропотливо чистит его кинокамеру, если Тур просит: "Принесите из хижины мои носки" (это, кстати, уникальные носки, связанные Ивон, толщиной в палец, - Тур носит их вместо тапочек), первым откликается на просьбу опять же Карло.

   Тут нет льстивой услужливости, Карло не зарабатывает себе никаких выгод, напротив - Тур теребит его чаще, чем других. Просто Карло глубоко и преданно любит Тура, и Тур платит ему тем же, и взаимоотношения их - образец дружбы, в которой один ненавязчиво главенствует, а другой с готовностью подчиняется.

   О шефстве Тура над Абдуллой я уже упоминал; для африканца Тур - и командир, и покровитель, и вообще чуть не единственный свет в окошке, и такое положение обоих устраивает, оно помогает Туру руководить Абдуллой, а плотнику с озера Чад скрашивает превратности походного житья-бытья.

   Вот - таким образом - первая устойчивая подгруппа на борту "Ра-1": Тур, Карло, Абдулла.

   Теперь о Нормане. Норман держится немного особняком. Его штурманские и особенно радистские обязанности требуют сосредоточенности и одиночества. Многие часы просиживает он в наушниках в полутемной хижине, но зато может вдоволь говорить с женой, с детьми, с друзьями. Он гораздо меньше остальных чувствует оторванность от внешнего мира, и это обстоятельство ставит его в несколько привилегированное положение, все мы ему слегка завидуем, все мы считаем, что на личные темы он мог бы по радио изъясняться и поменьше.

   Кроме того, Норман чересчур педантичен и дотошен. Если он позовет тебя ставить парус, не жди, что скоро освободишься, параллельно придется переделать еще тысячу дел, и вдруг окажется, что вместо канатов ты уже разбираешь кухонную утварь.

   Он убежден, что он самый главный знаток моря на "Pa", - безусловно, так оно и есть, но люди не любят, когда кто-то свое превосходство по всякому поводу подчеркивает, - а потом, где бы и куда бы Норман ни плавал, с папирусным суденышком он дела до "Ра" не имел, и в этом смысле опыт у нас у всех почти одинаковый.

   При всем том он умница, трудяга, за резкостью прячет застенчивость, за безапелляционностью - ранимость, во втором плавании многие, в их числе и я, станут с ним добрыми приятелями, а пока что он склонен общаться на равных только с Туром.

   Следовательно, вот второе устойчивое сочетание: Норман, Тур.

   Остаются трое - Жорж, Сантьяго, я.

   Кто знает, с чего мы потянулись друг к другу? Возможно, не последнюю роль сыграл возраст: молодость - бесспорная у Жоржа, относительная - у меня, а что касается Сантьяго, так он, несмотря на свои сорок пять лет, славный парень, именно парень, иначе его не назовешь, экспансивный и деятельный.

   Когда они с Жоржем режутся в покер, не поймешь, кто старше, кто младше. Игра идет на часы вахты. Очередной взрыв хохота с повизгиваньем - это Жорж выиграл еще десять минут. На устах Сантьяго виноватая улыбка.

   - Эх ты, а еще профессор! Словно сговорившись, они хлопают друг друга по спине и лезут назад в хижину.

   - Реванш! - кричит Сантьяго, однако почти сразу становится ясно, что реванша не будет: Жорж опять хохочет очень весело. Сантьяго проиграл ему полную вахту. Жорж радуется и предлагает каждому: "Хочешь, подарю час? У меня много!"

   В работе они тоже похожи: с азартом включаются и быстро охладевают. И ни шагу без помощников-исполнителей: возьмутся распускать бухту, скорей-скорей, кое-как, вытянут конец подлинней и бегом на корму, а ты полчаса за ними распутывай.

   Впрочем, это мелочи быта.

   Мы сдружились за время совместных перетасовок-перепогрузок и в свободную минутку стараемся быть вместе: разляжемся на крыше хижины или на носу и беседуем, и шутим наперебой. Забредет, привлеченный нашими жизнерадостными возгласами, Норман:

   - А что это вы здесь делаете?

   - Дуем в парус! Давай с нами!..

   Вот вам третье сообщество: Сантьяго, я, Жорж - и Тур, разумеется, конечно же, Тур.

   Обратите внимание: на "Pa" - три подгруппы, более или менее обособленные, и в каждую из них входит Тур.

   Повезло нам с лидером.

   Вернешься с вечерней вахты, мокрый, продрогший, в темноте, ужин давно кончился, на кухне пусто и тихо - нет, чья-то фигура шевелится, это Тур не пошел спать, ждет, встречает, наливает фруктового супа, ухаживает, как за малым ребенком, с готовностью смеется твоим натужным остротам, сам ответно шутит ("Если через неделю не потеплеет, я съем свою шляпу!"), пытается отвлечь и развлечь.

   Порой в коллективе случается так, что лидерство официальное и фактическое не совпадают, не объединяются в одном лице. Есть сухарь-директор, а есть душка главный инженер - так сказать, новатор и консерватор, об этом эстрадники поют куплеты, но ведь и вправду же бывает такое! Или - еще хуже - оба лидера мнимые, и оба борются за признание, один мытьем, другой катаньем, тот - выговорами, этот- сабантуями в служебном кабинете, и каждый при случае не прочь шепотом пожаловаться, разводя руками: "Будь моя власть, разве так бы у нас было?!"

   Тур иной. Авторитет его не дутый, и, что не менее важно, он этим авторитетом не кичится. Его можно (не пробовал, правда) хлопнуть по плечу, вахты он стоит наравне со всеми, за тяжеленное бревно берется без приглашения. В сущности, большую часть времени он никакой не капитан, а матрос, корабельный чернорабочий, как любой из нас, - этого требуют обстоятельства, экипаж малочислен, без совмещения обязанностей не обойтись, но я знавал людей, которые в сходных ситуациях быстро и начисто утрачивали право и желание распоряжаться.

   Тур, повторяю, иной. Демократизм его не бесхребетен. Переход от Хейердала-матроса к Хейердалу-капитану совершается естественно, обоснованно и всегда кстати.

   Солнце садится; Жорж решил испробовать клев и прошествовал на корму со своими удочками. Никто его надежд всерьез не воспринимает: сколько раз уже он шествовал туда торжественно, а оттуда возвращался тишком! Но сегодня ему определенно везет - не успеваем охнуть, как на крючке у Жоржа корифена.

Поймана корифена!

   Прыгаю на мостике от восторга. Карло одобрительно крякает, Сантьяго исходит белой завистью, всеобщее ликование, но заразительней всех, азартней всех радуется и восхищается Жоржем наш закадычный приятель Тур.

   Жорж на седьмом небе, начинает, что называется, "выступать" - напрягает мускулы, принимает культуристские лозы, картинно забрасывает удочку - хлоп! Еще рыба. Хлоп! Еще одна, под бурю аплодисментов.

   - Последнюю - и хватит, - предупреждает Тур, теперь уже как старший товарищ, у которого за плечами опыт "Кон-Тики". - В этой зоне мы можем ловить сколько захотим и не должны жадничать.

   - 0'кей, - соглашается Жорж и вытаскивает четвертую.

   Потрясающий улов, сказочное богатство! Прошу Тура послать кого-нибудь подменить меня на мостике, а я почищу рыбу.

   - Нет, - неожиданно твердо отвечает Тур-педагог, Тур-стратег, вовсе не заинтересованный в том, чтобы Жорж - и без того баловень - почил на лаврах. - Рыбу будет чистить тот, кто ее поймал.

   Жорж сникает и плетется со своим уловом на кухню. Потом он поплачется мне: Тур несправедлив. Тур придирчив и необъективен и вообще все идет не так, как надо. Я отвечу: "Ничего, дружок, повози немного саночки, а то слишком любишь кататься". Жорж, разобиженный, заведет: "Я устал, у меня бессонница, радикулит, нет сил терпеть, дай мне морфий" - и в конце концов вынудит сообщить Туру, что Жоржа опять следует освободить от вахты.

   - Хорошо, - примет решение Тур-капитан. - Его вахту отстою я.

   Он великодушен и гибок, не мелочится, не встревает в пустяковые конфликты. Но когда требуется, умеет настоять на своем.

   Взять хотя бы историю со спасательным плотом.

   Спасательный плот на борту "Ра-1" представлял собой квадратную пенопластовую основу, обтянутую водонепроницаемой тканью. Внутри - емкость для аварийного запаса воды, пищи и для рации, а также тент. Общий вес плота - чуть больше ста килограммов.

   Размещался он под капитанским мостиком. Вскоре после начала плавания мостик осел и придавил плот, так что воспользоваться им в случае экстренной необходимости стало невозможно. Мы убедились в этом, когда на двадцать пятый день принялись облегчать уже основательно притопленную корму: мы намеревались переправить плот водным путем с кормы на нос. Подступились к плоту, а он не вылезает. Отпилили кусок пластикового покрытия, укоротили, сузили, подрубили и расшатали все, что могли, а плот ни с места. Не желал он расставаться с мостиком, ему там в щели было уютно, и мы после многих попыток сыграли отбой, наивно полагая, что завтра то ли сами будем сильнее, то ли плот покладистее.

   Следующий день наступил для меня позже обычного, я отстоял рассветную, довольно хлопотную вахту, чувствовал себя неважно - почему-то болели вырезанные четыре года назад миндалины - и с облегчением завалился спать. Меня не будили.

   Поднимаюсь, смотрю - уже десять утра, на корме Тур, Сантьяго и Карло оживленно спорят по-итальянски. Я спросил Сантьяго, что решено делать с плотом.

   - Есть идея плот разрезать на части и сделать из него кормовую палубу.

   Вот это да! Уничтожить наш единственный шанс на спасение!

   - Сантьяго, синьор профессор, а если ураган, шторм, если корабль переломится, что тогда?!

   Это не умещалось у меня в голове - наш плот, который уже почти месяц служил нам психологической опорой, амулетом от всяких бед, и не только нам, но и нашим близким! - и вдруг его уничтожить...

   - Имею два возражения, - сказал я. - Первое: плот может понадобиться. Второе: что скажут наши оппоненты? Древние мореплаватели не пользовались пенопластом! Уж скорей мы могли бы строить палубу из пустых канистр!

   Жорж проснулся, прислушался, сообразил, что к чему, и перебил меня тирадой сходного содержания, но гораздо более эмоционально насыщенной. Нет, он тоже не хотел ломать спасательный плот!

   И тут вмешался молчавший до этого Тур:

   - Что касается оппонентов - да, древние пенопласта не имели! Но они имели большее - опыт строительства подобных лодок. Наш "Pa" - эксперимент, и не совсем удачный: если бы пришлось строить второй корабль, мы не повторили бы ошибок. А пока что доказано главное: папирус - отличный плавучий материал, кривая его водонасыщения идет круто вверх первые пять дней, затем становится пологой и потом практически не поднимается. То же самое и с прочностью на излом. Двадцать шесть дней корабль непрестанно сгибается и выпрямляется - и ничего. Сталь бы не выдержала, а мы плывем! О каких же угрожающих неожиданностях вы изволите говорить? Вы видите опасность не с той стороны, думаете о какой-то Вообще-Опасности, сами не сознавая, что, может быть, как раз в это время подвергаете себя реальному риску.

   Я почти ежедневно предупреждаю о постоянном обязательном ношении страховочных концов. Но некоторые, не буду называть кто, ибо в их числе побывали почти все, упрямо об этом забывают. Между тем эта опасность номер один. Мы не сможем спасти человека, упавшего за борт. "Ра" не имеет заднего хода и не обладает маневренностью. Вторая опасность - пожар. Я регулярно нахожу по утрам на палубе спички, сгоревшие и целые. Если неиспользованная спичка попадет между ящиками, она от трения может воспламениться. Вновь прошу курильщиков быть осторожнее. Третья опасность - столкновение с другим судном. Опять-таки здесь все зависит от нас самих. Не только вахтенный на мостике, но и те, кто внизу, должны поглядывать вокруг, каждую минуту помнить, что мы не одни в океане. Наконец, четвертое - шторм и ураганы. Да, это очень опасно, но у нас радиосвязь, о приближении шторма или урагана нас предупредят, мы успеем подготовиться. "Ра", как сказано, не может утонуть, сломаться тоже. Хижина укреплена надежно, веревки проходят сквозь всю толщу корпуса. Мачта? Если убрать парус, то, пожалуй, выдержит и она. Кроме того, прошу понять - мы ведь не выбрасываем спасательный плот, мы только разрежем его и примонтируем к корме, то есть плот останется тот же самый, лишь (Тур улыбнулся) в несколько измененном виде. И последнее. Вариант с плотом отнюдь не навязывается, он предлагается в порядке обсуждения, и любой из вас имеет право вето. Хотя я должен подчеркнуть, что плот взят мной только для спокойствия семей экипажа, а вообще он на борту лишний и бесполезный. Все.

   Длинная эта речь приведена почти дословно. Разумеется, Тур победил. Состоялся поименный опрос, первым отвечал Норман, он поведал три случая из своей мореходной практики, когда оказывался на краю гибели, и проголосовал за разрушение плота. Остальные его поддержали, я тоже согласился, переубежденный, без тени сомнения.

   И мы продолжали свой путь, наваливаясь сообща при авралах и замыкаясь в себе в минуту грусти, зная, что отныне нам с "Ра" - с его хрупкими веслами, с обвисшей кормой - пересесть не на что.

   Но даже когда кое-кому из нас казалось, что с "дружбой и кооперацией" на "Ра-1" дела из рук вон плохи, центростремительные силы в нашем коллективе все равно были гораздо мощнее центробежных.

   Что объединяло нас?

   Конечно, прежде всего - единство цели.

   Цель поначалу была элементарной: доплыть, доказать себе и другим, что ты настоящий мужчина, немного прославиться. Некоторую роль играл и материальный стимул. Абдулла, например, делился радужными мечтами: покупает после путешествия такси, нанимает шофера.

   - И становишься капиталистом, - хохотал Сантьяго.

   Слово "капитализм" звучало на борту "Ра" всегда в вызывающе ироническом контексте: вот уж что, мол, нас совсем не касается! Тем более, что миллионеров среди нас не имелось.

   Правда, мир, из которого мы вроде бы удрали, не желал нас отпускать. Он регулярно напоминал о себе - не только хвастливыми байками Жоржа, но и тревогой Карло насчет вероятных фотоконкурентов, и раздумьями Тура над тем, не повлияют ли мои репортажи для "Комсомольской правды" и "Известий" на его контракт с агентством ЮПИ.

   И все же здесь, на "Ра", со многим обстояло проще. Здесь мы могли себе позволить роскошь оценивать друг друга прежде всего не "по одежке", а по истинно значимым свойствам: по работоспособности, выносливости, по инициативности, смекалке и умению подчиняться.

   Эта общность критериев тоже не могла нас не сближать.

   Затем - чем дальше, тем в большей степени - нас стало роднить еще одно важное обстоятельство.

   В начале плавания присловье "как у древних" было излюбленной остротой матросов "Ра-1". Мы употребляли его к месту и не к месту, труня и как бы извиняясь: вот, дескать, какая странная у нас забава - на травяном кораблике пуститься в опасный путь лишь затем, чтобы выяснить, мог ли кто-то, когда-то и где-то путешествовать именно таким способом!

   У Тура, мол, свои интересы, он ученый, специалист, ну, а нас, остальных, высокие материи не занимают, нам просто выпал случай поплавать, вкусить приключений, - кто бы отказался от этого?

   Тут еще, видимо, играла известную роль застенчивость, боязнь прослыть слишком романтичным - так мальчишка, у которого пробились усы, во что бы то ни стало стремится говорить басом, а взрослый дядька, пойманный за склеиванием бумажного змея, первый спешит посмеяться над собой.

   Однако проходили дни и мы с удивлением обнаруживали, что проблемы доколумбовых рейсов через Атлантику занимают наши мысли все более, что мы вновь и вновь возвращаемся к ним в беседах, и мобилизуем познания, и спорим до хрипоты, какие лопасти весел были на старинных судах, прямоугольные или овальные, и останавливались древние мореплаватели на Канарах, чтобы подсушить папирус, или нет.

   В конце концов апелляция "к древним" стала для нас ежечасной, привычной и естественной, мы прибегали к ней в каждой ситуации, которая требовала мало-мальского обсуждения, - шли ли дебаты о выборе курса или о размещении амфор, о способах крепления весла или о суточном рационе.

   Уже не вызывало сомнений, что успешный переход через океан - отнюдь не только залог нашего личного благополучия, но и вопрос торжества идеи, которую мы все разделяем; да, это уже была наша общая идея, на "Ра-1" был не один энтузиаст-этнограф, а семеро.

   И опять нельзя не отметить, как благотворно воздействовал на нас в этом смысле Тур.

   Тур не тянул нас на аркане в свою веру; он жил на борту "Ра" так, как привык, - увлеченно, не пряча пристрастий, свято убежденный, что дело, которым он занят, самое необходимое и самое интересное. Он весь был как стрела, летящая в центр мишени; мастерил он "носометр" или пил воду, пахнущую смолой, выбирал мокрый шкот или просто смотрел на волны, - единственное его заботило и воодушевляло. От него словно исходили токи научного подвижничества, и как же он радовался, замечая в нас все больший отклик!

   Он не упускал ни одного повода поговорить о трансатлантических связях, сам непрестанно заводил о них речь, участвовал в наших спорах и дискутировал на равных, не потешаясь над нашим дилетантством, над ложными посылками и поспешными выводами, - он видел в нас единомышленников еще до того, как мы ими полностью стали, верил в нас авансом и не обманулся в ожиданиях.

   После того как кончилось первое плавание, перелистывая страницы своего дневника, я вдруг остро, до испуга, почувствовал, какие мы все на "Ра-1" были разные!

   Сверхобщительный Жорж - и замкнутый Норман; покладистый Сантьяго - и не умеющий приспосабливаться Карло; день и ночь, земля и небо, вода и камень, стихи и проза, лед и пламень сошлись на борту "Ра"!

   Это было похоже на то, как альпинист, закончив подъем, оглядывается - и у него подгибаются колени: над какой жуткой пропастью он только что шел. Мы же могли вдрызг перессориться, осточертеть друг другу, возненавидеть сотоварищей и самих себя! А мы гуляли по Барбадосу в обнимку, и нам совсем не хотелось расставаться - настолько не хотелось, что мы с трудом представляли себе, как теперь будем жить без нашего общего "Ра".

   Такими веселыми, такими дружными были мы все в ту осень! И таким щемяще прекрасным выглядело плавание на свежепроявленных цветных слайдах!

   Вернулась фестивальная атмосфера, и Тур снова с чистой душой расписывался поперек сувенирного снимка: "У меня лучший в мире экипаж!"

   Видимо, сумма психофизиологических свойств еще не исчерпывает сути человека.

   Не арифметикой тут пахнет - алгеброй.

   Слабый становится сильным, робкий - отважным, обидчивый - великодушным, если ими движет единая достойная цель.