Глава четвертая

   Корабль шатает, и писать довольно трудно, ветер веселый, изрядно выгоревший уже наш парус туго надут.

   На носу дремлет флегматичный Синдбад. Жорж только что накормил его, напоил, приговаривая:

   - До чего ты дурень, Синдбад! Вот прошлогодний был (вздох) - это да!

   Дремлет Синдбад. И Сафи прикорнула в своем подвесном бамбуковом домике. И Жорж спит, и Сантьяго, и Карло.

   Время такое - послеобеденное.

   Сегодня сделано 63 мили, совсем неплохо, и вообще все неплохо, только холодновато, а ночью и по утрам еще и влажно, выбираться из мешка совершенно не хочется. Рубашка и джинсы налезают с трудом и не вызывают приятных ощущений. Попросить, что ли, Нормана изменить чуть-чуть курс и пойти южнее?

   Он хихикнет в ответ:

   - Маньяна!

   "Маньяна", с легкой руки Сантьяго, сейчас любимое наше слово. Бифштекс съесть - маньяна, с девушкой пройтись - маньяна, обсохнуть - маньяна. "Маньяна" по-испански - "завтра", но с оттенком нашего "после дождичка в четверг". Сантьяго советовал: "Попадешь в Мексику - говори всюду "маньяна", и тебе будет хорошо".

   - Юрий, как насчет того, чтобы повозиться с брезентом?

   - Маньяна...

   Маньяна не маньяна, а нужно идти. Карло и Жорж, бодрые после сна, потащили на корму бывший запасной парус. Он теперь располосован, и мы укрепляем его по правому борту вдоль хижины, строим баррикаду от волн, потому что заливает и захлестывает нас по-прежнему основательно.

   Опять же подчеркиваю, не сами волны опасны, им нас не перевернуть, не потопить, они приходят и уходят, - опасно их соприкосновение с папирусом. Папирус для них ловушка, копилка - что впиталось, то уже навсегда, "Ра" не выжмешь, как губку, не выкрутишь, как мокрую тряпку.

Из летописи первого путешествия Пытаемся при помощи папируса предохранить корму от воды

   Теперь волны, перехлестывая через борт, не идут вниз, под хижину, а отражаются от нашей баррикады и скатываются назад, в океан. Мера определенно эффективная, надо возвести заслон и с кормы, и с носа - отгородиться от океана везде, где можно.

   Делаем это так. Сперва прикидываем размеры полотнища, потом брезент расправляем на крыше хижины и разрезаем. По краю полосы протыкаем дырки для веревок, с другого края вшиваем бамбучины, затем, полусидя-полувися, по уши в воде, завязываем, подсовываем, натягиваем - час, второй, - продрогли, вымотались, зато стенка - как барабан.

   Мы прикинули, что до рандеву с яхтой, которая скоро выйдет для киносъемок нам навстречу, остается дней двадцать пять. Безусловно, двадцать пять дней продержимся. А дальше что? Дальше, скорей всего, будет так: большинство из нас переберется на яхту, а два человека закончат путешествие на "Ра". Как бы в этом году ни мешали акулы, бросать "Ра-2" нельзя - тем более что и корабль гораздо исправнее, чем "Ра-1"; вдвоем, без груза, без мачты, без капитанского мостика на нем еще плыть да плыть.

   Все у нас в порядке, и такелаж, и корпус, и весла, ничего не сломалось ни разу, - только вот погружаемся мы. Тяжелеем. Тонем.

Корма всё больше погружается в океан,

и мы всё чаще надстраиваем борта. Здесь, вдоль борта, будет сделана брезентовая стенка

   Решено заполнить срединную впадину корабля, его трюм, всяческими порожними емкостями, канистрами, амфорами. Таков первый пункт программы. Припасен и второй. У нас есть небольшая кормовая мачта, мы рассчитывали нести на ней треугольный "рулевой" парус, но сейчас планы изменились. Тур хочет смастерить из мачты аутригер - противовес, как у полинезийского катамарана, - "это прибавит нам остойчивости".

Плавание на "Ра-1" многому нас научило

   Насчет противовеса сильно сомневаюсь. Боюсь, Тур опять увлекся, как в прошлом году, с кормой.

   Корма на "Ра-1" была бедствием. Она с самого начала повела себя не по совести, прогибалась, обвисала и в конце концов потащилась за нами, как полуоторванная подметка, мешая двигаться и грозя отломиться.

   И тогда Тур объявил, что имеется план ("планов полно, а идем на дно", - раздраженно приписано в моем дневнике) приподнять корму: протянуть с нее канаты на нос и дернуть как следует.

   Не дернуть, конечно, - выбирать понемногу, постепенно, каждый день.

   Приступили к работам, подготовительным, весьма кропотливым. Карло и Сантьяго долго-долго отбирали длинные крепкие веревки, крепили их на носу и проводили к корме. Абдулла не менее долго сверлил в вертикальных стойках мостика дыры. Веревки были продеты в эти дыры и двумя петлями закреплены на поперечном брусе у транца, опять же после долгих-долгих трудов.

   Стали тянуть, по-бурлацки, "раз-два-взяли" - и заметили, что одна из стоек мостика прогнулась, трещит и сейчас сломается.

   Бросили корму, принялись за мостик. Укрепили его противотягами. Покачали, потрясли - крепко. Опять взялись за канаты. "Еще-раз-взяли!"

   - Пошла!!!

   Кончик кормы, самый кончик, зашевелился. Тур торжествовал, я - как заметивший - до ночи ходил у него в любимчиках, был обласкан и расхвален, но раза три Тур спросил меня по секрету:

   - Ты вправду видел или тебе показалось?

   А Сантьяго сложил из бумажного листка кораблик, по знакомой детям всего мира схеме, - смастерил, продел, где надо, ниточку и продемонстрировал наглядно, на модели, что ничего с подъемом кормы не получится, это все равно, что тянуть себя из воды за ухо. Чем выше корма, тем ниже центр, мы просто как бы складываемся на манер перочинного ножика.

   Бумажный кораблик не убедил Тура. Назавтра Карло лазил по мостику, увешанный новыми веревками, затем они с Туром - остальные под разными предлогами уклонились, а приказывать Тур не захотел - принялись тянуть, и опять корма слегка приподнялась, но что пользы-то?

   Нас закручивало в жгут, палуба собиралась стать правым бортом, а левый борт - палубой, болотце на корме превращалось в озеро, отделенное от океана чисто условной перемычкой, и та вот-вот исчезнет,- что могли дать отвоеванные у воды жалкие сантиметры? Отступая в одном месте, волны брали реванш в другом: у подножия мачты образовалась лужица...

   Но Тур не жалел усилий: вопреки очевидному, он не сдавался - я это теперь понимаю - именно затем, чтобы не сдаваться, чтобы не опускать рук, - помните, как та лягушка из сказки, она попала в крынку со сметаной и плавала, плавала в ней, пока не сбила сметану в твердое масло...

   Можно рассчитать "за" и "против", определить нулевую вероятность эффекта и благоразумно прекратить попытки, - а можно делать безрассудное, стараться будто и без толку, но знать, что толк обязательно будет, пускай не тот, которого ждешь, а совсем иной, - всякая деятельность заразительна, вон уже экипаж приободрился, экипаж берет с капитана пример: Абдулла и Жорж вернулись к папирусным связкам для надстройки бортов, Карло, опутанный канатами, единоборствует с ними, как Лаокоон.

   Ах, канаты! Веревки, веревочки, бечевки, шнурки!

   Ими был опоясан мостик, они шли от носа к корме, от кормы к носу, влево и вправо, вверх и вниз, и по диагонали, мы пролезали под ними, над ними, между ними, цепляясь, спотыкаясь, извиваясь, чертыхаясь, - "Сантьяго, где твой мачете?!"

   Радовалась, кажется, только Сафи. Она устраивала себе качели из всевозможных замысловатых петель и концов, будто нарочно для нее оставленных Карло, - ей тут было не хуже, чем в родных джунглях, и она с доброжелательным любопытством наблюдала, как серьезный, сосредоточенный Карло приближается: ну, хозяин, что ты мне новенького решил приготовить?

   У каждого свой вкус и манера веселиться; для меня вязать узлы было тяжким испытанием, непосильной "интеллектуальной" нагрузкой; когда она выпадала на мою долю, за мной следом обычно шел Норман - проверял, усмехался: "Так я и думал!"- и педантично перевязывал все узлы по очереди, до единого.

   Между прочим, после путешествия на "Ра-1" я как-то гостил у приятеля на яхте, и посреди Финского залива мне вздумалось тряхнуть стариной и закрепить болтавшийся стаксель-фал. Приятель, взглянув, объявил, что теперь намерен не трогать этот фал до конца сезона, до того, мол, завязано профессионально. Выходит, уроки Нормана все же пошли впрок. Но я не о себе, я о Карло.

   Он занимался узлами с тихим вдохновением, его голубые, совсем не итальянские глаза подергивались мечтательной поволокой - может быть, он был в эту минуту в милых сердцу горах, увязывал рюкзак, готовил альпинистскую связку.

Наша лодка - экзотический островок с веревочными джунглями и россыпями керамических кувшинов с водой

   Однажды, когда я рассказывал журналистам о своих друзьях, меня попросили припомнить какой-нибудь случай, происшествие, в котором Карло Маури показал себя "суперменом". Я напряг память - и безрезультатно, не было таких происшествий, Карло всегда был одинаков - ни падений, ни взлетов, никакой амплитуды, - ровная, мощная, целеустремленная прямая: всегда в готовности, всегда в действии, без напоминаний и подсказок, без краснобайства и демагогии - таков он был, наш Карло. партизан-антифашист, путешественник, репортер, равно владевший и гашеткой кинокамеры, и ледорубом...

   Он был не слишком разговорчив. Но зато если уж пускался в рассказы!..

   Тогда вокруг нашего корабля вдруг начинали кружить амазонские пираньи ("Свободно плавал среди них - и ничего, крокодил - иное дело"), а на макушку мачты присаживался йети, снежный человек ("Вполне может существовать, что вы думаете? Это же неисследованный край - Гималаи!"). Распахивались тайны и красоты всех решительно континентов, потому что нет - почты нет! - на земном шаре уголка, где бы Карло не побывал.

   Те давние, долгие, идиллические вечера на "Pa-1" - забуду ли их? Небо в звездах, тишина, только вода плещет, да руль поскрипывает, да магнитофон мурлычет - и льется плавная речь Карло, оттеняемая приглушенной скороговоркой Жоржа, нашего записного толмача.

   Жорж, со всеми его капризами, тоже не из маменькиных сынков. Его ноги в шрамах и рубцах от зубов акул. Это сувениры Красного моря: снимали фильм о подводных хищниках, ныряльщики-статисты отказались идти в воду, слишком опасно, и тогда пошли продюсер Бруно Вайлати и Жорж: теперь он говорит, что никогда больше не повторит подобного, такой пришлось пережить ужас.

   Еще там делали картину о муренах, и Жорж выступал в роли их дрессировщика. Мурена - трехметровый морской угорь, страшилище, острозубое и свирепое, оно гнездится в гротах и вылезает из них только за добычей. Жоржу удалось приучить к себе трех мурен, они привыкли к нему и выплывали навстречу из убежищ. Жорж кормил их из рук и даже изо рта, в это невозможно поверить, но я сам видел кинокадры.

   Какие же у нас на "Ра" подобрались интересные люди, честное слово! И как удачно, что у нас есть скамейка-завалинка, словно специально созданная для вечерних бесед!

   Получилась она - напоминаю - сама собой. Облегчали правый борт, убрали оттуда запасные весла и их обломки, унесли веревочные бухты, связки папируса и соломенные циновки, наконец принялись за канистры с водой, бензином, керосином и двухтактной смесью. Мы передавали канистры по цепочке Туру, Тур их устанавливал в ряд вплотную к хижине и крепил канатом. Затем Жорж и я просунули в ручки канистр дощечки, расстелили сверху пустые бурдюки, укрыли их парусиной и уселись торжественно.

   И не было с тех пор на "Ра-1" более уютного места.

   Сейчас, на "Ра-2", в нашем распоряжении не кустарщина из канистр и бурдюков, а заранее предусмотренное, тщательно выполненное, комфортабельное сиденье. От прежней завалинки остались лишь размеры и форма. Но, как иногда случается, магазинная игрушка не заменит самодельной, а за роскошным письменным столом пишется хуже, чем когда-то на подоконнике, - сумерничаем мы теперь далеко не так часто, как в прошлом году...

   Все же иногда собираемся, и, как в добрые старые времена, возникает разговор о том, о сем - об антропологе Герасимове и режиссере Герасимове, о Чарли Чаплине, о Гагарине, и тогда обнаруживается, что нам еще есть о чем друг другу порассказать.

   Завожу речь об Антарктиде, о трехстах днях зимовки на станции "Восток", о том, что неправ Джек Лондон - даже при минус 80°С слюна не замерзает на лету; Норман ахает: минус восемьдесят, это же надо! Ну что ж, я тоже сейчас это с трудом себе представляю: наступила долгожданная "маньяна", дни стоят жаркие, щеголяем в шортах, жарим спины и носы.

   Вступает в беседу Тур, и теперь уже мне приходится изумляться. Кнют Хаугланд, сотоварищ Тура по бальсовому плоту, нынешний директор музея "Кон-Тики" - маленький, застенчивый Кнют, - он, оказывается, национальный герой Норвегии, кавалер орденов Англии, Франции, Бельгии, Швеции, Дании!

   Мало того, что он был в диверсионной группе, взорвавшей фашистский секретный завод тяжелой воды, - операция широко известная и чрезвычайно значительная; появись у нацистов ядерное оружие, кто знает, сколько бы еще они натворили зла? - так вот, мало этого, Кнют Хаугланд еще являлся главой норвежского радиоподполья. Гестапо охотилось за ним, но он чудом уходил. Позже, после победы, преданный суду и осужденный крупный гитлеровский чин попросил напоследок об особом одолжении - пусть ему покажут человека, за которым он чуть не всю войну гонялся. Ему устроили встречу с Кнютом Хаугандом. Гитлеровец взглянул и не поверил, а поверив, страшно расстроился: проиграть такому замухрышке!

   Весьма это показательно и примечательно, что ядро экипажа на "Ра" составляют люди с достойным военным прошлым. Карло, Тур - их убеждения выстраданы, они, по сути дела, еще тридцать лет назад, один на севере Европы, другой на юге, готовили нынешний интернациональный рейс "Ра". Однажды Карло, задумавшись, принялся насвистывать: "Белла, чао, белла, чао, белла, чао, чао, чао..." - и тут же откликнулся Тур, так они и свистели вдвоем: "Белла, чао, чао, чао", песенку, знакомую нам по итальянским, а особенно по югославским фильмам, - и оба, наверно, были в ту минуту мыслями далеко-далеко...

   Тур как-то заявил, что кое-кого из нас он знает еще по "Кон-Тики". Эрудит и интеллектуал Сантьяго похож на Бенгта Даниэльссона, педантичный Норман напоминает Кнюта Хаугланда, глядя на разбитного Жоржа, Тур вспоминает Эрика Хессельберга...

   Я, как он говорил, похож на увальня Торстейна Робю, погибшего, к несчастью, несколько лет назад на пути к Северному полюсу.

   Возможно, известное совпадение темпераментов и характеров и впрямь имелось; вернее же всего, Тур делал нам комплимент. Он как бы давал нам понять, что мы пополнили собой число его надежнейших, испытаннейших, вернейших друзей, - и это было очень приятно.

   Друзья Хейердала, друзья "Кон-Тики" и "Ра", - совсем особая тема, ее здесь невозможно не то что исчерпать, но даже ощутимо затронуть. Что бы случилось с кораблем, если бы на его борту собрались все, кто помогал нам, кто желал нам удачи, кто сейчас о нас думает с гордостью и беспокойством? Закон физики подсказывает:

   "Ра" тотчас затонул бы под невероятным грузом. А я не физик, я рассуждаю иначе: мы полетели бы над волнами, как птицы, потому что дружба не топит, наоборот, она окрыляет.

   Петер Анкер, норвежский посол в АРЕ, добывший для строительства корабля эфиопский папирус; капитан Арне Хартмарк, спутник Тура в экспедиции на остров Пасхи, вместе с капитаном Альбертом Дюбоком из Бельгии помогавший нам готовить старт; Рамон Браво, лишь по нелепой грустной случайности не ступивший на борт "Ра" (хотя я отнюдь ничего не имею и против Сантьяго Хеновеса, который Рамона заменил); советские медики, норвежские моряки, американские радиолюбители; друг Тура из США Фрэнк Таплин, совершивший не одну поездку через океан, дабы помочь Туру организационно, и ставший связующим звеном между Туром и У Таном; учитель из итальянского города Империя милейший Анжело Корио, который ведал снабжением и оснащением "Ра-1"; виноделы из Новочеркасска братья Потапенко -это их "Аку-Аку" мы пьем на своих праздниках; нет, всех и не перечислишь.

   Перед самым отплытием "Ра-2" в Сафи пришло письмо. Нас приглашали в конце путешествия обязательно завернуть на озеро Титикака. Не беда, что озеро это никак с океаном не сообщается и расположено на высоте четырех километров, - географические подробности авторов письма не волновали, "Ра" ждали в гости, и точка; и мы не потешались, читая эти строки, мы улыбались нежно и растроганно - это писали нам индейцы, строители нашего корабля.

   Их было пятеро мужичков, толковых и хитроватых, они жили на островке посреди Титикаки и долго не соглашались выехать в большой мир. Сантьяго, наш вербовщик, использовал все доводы, никакие деньги не смогли индейцев соблазнить, тогда Сантьяго посулил им возможность построить самую большую лодку, какую еще никто на свете не строил, - и в мастерах взыграл азарт: самая большая лодка, интересно, стоит попробовать, но даже на аэродроме они продолжали раздумывать, ехать или не ехать, им было жутковато и неуютно, впервые в жизни они видели и автомобиль, и самолет, но достоинства не теряли, притворялись, что их и этим не удивишь; и когда один из них отваживался взять в руки нож и вилку, невозмутимо отваживались и остальные, а пилюли от кашля все пятеро - безразлично, кто кашлял, кто не кашлял, - глотали сообща.