"Свистать всех наверх!".

   Экипаж дружно выбирается на крышу хижины

   Рассуждение второе, главным героем которого является Океан

   "Мы плывем от Северной Африки к Южной Америке..." Написал эту фразу и тотчас отметил: ошибка, по всем правилам доброго морского жаргона, видимо, надо было сказать не "плывем", а "идем".

   В первые дни первого плавания Норман всерьез огорчался, когда Жорж кричал: "Тяни за эту веревку".

   Сам Норман оперировал морскими терминами щегольски, каждую веревочку и петельку называл именно так, как она у моряков, и только у моряков, называется; ему казалось странным, если мы не всегда сразу соображали, что дергать и за что тянуть.

   В конце концов Тур собрал специальное совещание, на котором попросил Нормана преподать нам терминологию и при этом, что возможно, упростить. Мы точно условились, что нам звать шкотом, а что брасом, - это, разумеется, в дальнейшем помогло при авралах, но записными "морскими волками" мы так и не стали: ни Жорж с его подводными приключениями, ни тем более Сантьяго и Карло, ни даже ветеран "Кон-Тики" Тур.

   Как-то вечером мы занялись традиционной игрой - стали по очереди угадывать, сколько миль пройдено за день, называли более или менее вероятные цифры, и, как всегда, нас развеселил Жорж, вечно он готовил что-нибудь новенькое и сегодня не подкачал: загибая пальцы, шептал про себя и наконец объявил: "Шестьдесят четыре мили сто два метра тридцать сантиметров с половиной".

   - Ровно семьдесят девять миль! - перебил его Норман, который не играл, а делал расчеты всерьез и как раз в эту минуту закончил выкладки.

   Это невероятно - семьдесят девять миль, - мы и при свежем ветре столько не проходили, а сегодня ветер был средний и мы шли на хорошей, но обычной скорости. Тур, как человек воспитанный, не стал подвергать сомнению Норманову математику, однако Норман сам почувствовал, что результат звучит неожиданно, и принялся комментировать и объяснять.

   Он прочел целую лекцию о странных извилистых, синусоидальных течениях, господствующих в этом районе, и о том, что мы, вероятно, попали "в струю".

   Мы слушали, открыв рот, понимали меньше половины, радовались, что так здорово идем, и желали, чтобы и назавтра "струя" не пропала.

   Однако назавтра при том же ветре скорость наша необъяснимо уменьшилась: всего пятьдесят две мили за целый день! Опять мы изумлялись капризам течений, и опять Норман готов был порассуждать насчет их синусоидальности, но ехидный Сантьяго поманил меня в сторонку и показал бумажный клочок, на котором он только что написал:

   "79+52=131; 131:2=65,5".

   Конечная цифра была привычной; именно с такой скоростью мы шли все последние дни. И нам стало ясно: вчера штурман ошибся, а сегодня, чтобы скомпенсировать перебор, решил "ошибиться" еще раз, уже нарочно, и недобрал на столько же.

   Вспоминая это, я вовсе не хочу Нормана в чем-либо упрекнуть. Норман ошибался не в пример реже, чем все мы. Он много и добросовестно работал. Но уж в слишком необычных условиях мы находились, слишком по-новому видели и небо, и воду.

   Мы плыли ничем не защищенные от океана: ни высотой бортов, палуб и мостиков, ни стеклом иллюминаторов, ни, наконец, техникой - чуткостью локаторов, мощью котлов и турбин. Волна плескалась у самых наших подошв, и это была не волна вообще, а конкретная, именно атлантическая, мы стали как бы частью Атлантики, мы в ней жили, она экспериментировала над нами едва ли не больше, чем мы над ней.

   Однажды во время ужина разразилась буря споров. Мы с Жоржем и Карло заявили, что вчерашней ночью видели Южный Крест, остальные отказывались верить: не может быть, Южный Крест не виден под 25° северной широты. Тур закивал: да, конечно, древние мореплаватели именно по Южному Кресту определяли переход из полушария в полушарие, вы обознались, ребята. Но мы стояли на своем и решили специально дождаться темноты, в шутку пригрозив, что разбудим экипаж, когда Крест появится. Вскоре мрак сгустился и звезды зажглись, вон он, Крест, я отлично помню его по Антарктиде, но Карло и Жорж уже колебались, давление двух авторитетов сбило их с толку. Попробовали разбудить Нормана, он сонно отмахнулся: "Посмотрю завтра" - и повернулся на другой бок.

   Он сдержал обещание. Вечером следующего дня деловито подошел и сообщил, что созвездие, которое мы приняли за Южный Крест, на самом деле он и есть.

   Как примирить этот факт с непогрешимой теорией, мы не знали. Возможно, имела место какая-нибудь особая атмосферная рефракция, или со времен древних мореплавателей сместилась земная ось, или прежние наблюдения были неточны, или - допускаю, в конце концов, - наши.

   Рассказываю об этом для того, чтобы подчеркнуть: всем нам - и Норману с его штурманским дипломом, и Туру с "Кон-Тики" - здесь пришлось начинать с самого начала, с азов, - предыдущий опыт никуда не годился, он приобретался совершенно при других обстоятельствах. Как часто в кромешной тьме, воюя с тяжеленными веслами, я вдруг ощущал: хорошо хоть в одном нам повезло - мы ведаем, куда идем!

   У наших вероятных предшественников было то же, что у нас: мрак, дождь, ветер и волны плюс полная неизвестность - скоро ли берег, будет ли берег, что там впереди, за косматыми валами, не край ли земли?

   В один из первых дней на "Ра-1" Тур с хитрым видом начал собирать какие-то дощечки.

   - Что это?

   - Хочу сделать прибор, примерно такой, как у древних. Ведь они имели приборы, с помощью которых могли определяться в море. Вот, смотри, мои расчеты нашего курса.

   Я тут же достал собственные записи, сделанные по данным Нормана, - те и другие цифры, в общем, совпадали.

   - Видишь! А уж когда сделаю прибор... Весь вечер Тур мастерил, выстругивал, выпиливал, размечал. А мы сообща придумывали его детищу название: щепкоскоп? фараоноид? папирусолябия?

   - Носометр, - внес ясность Тур. И показал, как он будет замерять угол между горизонтом и Полярной звездой, приставляя прибор к своему носу, для которого в деревяшке уже была прорезана специальная щель.

   Скоро он кончил работу и удовлетворенно опробовал носометр; координаты совпадали с добытыми Норманом, и Сантьяго пошутил: "Теперь нам и штурман не нужен". Нормам отозвался: "Пусть Тур заодно соорудит и древнеегипетскую рацию".

   Норман был прав. Хорошо баловаться самодельными штучками, когда способен в любой момент подстраховаться. Все-таки наше плавание в сравнении с плаваниями древних было гораздо менее рискованным. Можно запретить себе мотор или гирокомпас, но как запретишь знание? А мы знали, знали заведомо, что вокруг нас Атлантический океан, что омывает он берега всех континентов, кроме Австралии, что площадь его - девяносто три с лишним миллиона квадратных километров, а наибольшая глубина - почти восемь с половиной километров, это возле Южных Сандвичевых островов, но мы там не будем, нас несет на юго-запад холодное Канарское течение, скоро оно перейдет в теплое Северное Экваториальное, романтические пассаты наполнят парус нашего суденышка и повлекут его к американским берегам.

   Мы знали, какие клочки суши могут вдруг возникнуть в туманной дымке слева и справа по борту: Канарские острова, острова Зеленого Мыса. Знали, что нам угрожает больше всего: западная оконечность Африки, мыс Юби, неприютный, скалистый, с вечной непогодой, рифами и двадцатиметровыми валами. Знали, наконец, - пусть ориентировочно, - где мы пристанем, если все обойдется благополучно: Барбадос, Тринидад, Мартиника, возможно, даже и Юкатан...

   И всем этим знанием мы были обязаны тем, кто прошел здесь до нас, на клиперах, фрегатах и каравеллах, а еще раньше - вероятно, и на таких же, как наша, папирусных лодочках, изнывая от голода и жажды, не страшась циклопов, сирен, псоглавцев, примитивными "носометрами" нащупывая путь.

   Нет, мы не совершали подвига. Мы только в меру сил повторяли, воссоздавали их давние дела.

   А впрочем, что ж, мы тоже порой делали открытия. Маленькие открытия - не для человечества, для себя.

   Например, мы постепенно уяснили: вот приближается туча, значит, пойдет дождь, тут уж будь начеку, потому что как только дождь придет - ветер утихнет, а затем вдруг совершенно изменит направление, и тогда держись.

   Мы научились вовремя предугадывать мгновение, когда корабль перестает слушаться руля, и держать курс под минимальным, критическим углом к ветру.

   Оживали, наполнялись реальным смыслом сведения, почерпнутые ранее из книг. Что такое "толчея", я умозрительно представлял себе и раньше - это результат сложения волн, оно происходит, когда встречаются различные по свойствам водные массы, а мы шли в Канарском течении, более холодном, чем окружающие воды, - но нутром я это прочувствовал на третий день совершенно безалаберной, несинхронной качки: "Ра" словно очутился внезапно на вибростенде, так его трясло и дергало.

   Есть правила с длинным названием - "Правила по предупреждению столкновения судов в море", - они тоже не разрешали о себе забывать...

   По мере того как мы продвигались на запад, океан пустел и нам попадалось все меньше кораблей. Иногда они проходили днем, но большей частью мы замечали их ночью. Ночью корабль легче заметить, он хорошо освещен.

   Эти встречи вызывали в нас противоречивые чувства.

   С одной стороны, приятно сознавать, что еще кто-то плавает рядом; однако, с другой стороны, лучше бы не плавали. Потому что, когда видишь, как в непосредственной близости идет громадный, весь - иллюминация, лайнер, когда даже слышишь музыку, доносящуюся с него, охватывает мелочная зависть, завидуешь людям, которые веселятся, отдыхают, и нет для них шторма, и парус у них не сорвет.

   Кроме того, мы попросту боялись таких встреч: "Ра" даже по сравнению с траулером букашка, нас трудно разглядеть, особенно если ночь и туман, - налетит, потопит и в чем дело не сообразит.

   Примерно месяц мы плыли в полнейшем одиночестве, а потом, уже близ Южной Америки, суда стали появляться вновь.

   Однажды нас разбудил Жорж. Он кричал, что на нас движется корабль. Мы выскочили из хижины кто, в чем был, и залезли на крышу. Действительно, корабль шел прямо на нас, весь в огнях, как новогодняя елка, а у нас на мачте горела только жалкая керосиновая лампа. Мы схватили фонарики и принялись, соединяя лучи, общими усилиями светить в его рубку. Там нас заметили и, наверное, страшно удивились, зажгли мощный прожектор и долго слепили нас ярким лучом, видимо силясь понять, что это перед ними такое.

   Затем на корабле решили с нами поговорить.

   Мы переговаривались азбукой Морзе, мигая фонариками, - верней, это делал один Тур, он вспомнил свою военную молодость, снова и снова он твердил: "Экспедиция "Ра"! Экспедиция "Pa"!" - а те, на корабле, не понимали и переспрашивали. Ветер был слабый, мы шли зигзагами, корабль тоже лавировал, боясь с нами столкнуться, временами он пропадал за нашим парусом и разговор обрывался, - я слез на палубу, на палубе парус не мешал и корабль был виден, - там сигналили напропалую, без перерывов, не заботясь, принимаем или нет, и Тур в азарте кричал мне с мостика:

   - Что они сказали: ти-ти-та-та или ти-та-та-ти?

   Откуд мне знать, что они сказали, я не могу читать эту штуку. Тур от возбуждения просто забыл, что не все учили азбуку Морзе, он вел себя точь-в-точь как глуховатый, который переспрашивает, приставив ладонь к уху:

   - А, что? Та-ти-та?

   Потом, успокоившись, он очень смеялся. Да, разные бывали случаи. Как-то вдруг показалось, что коллективно сходим с ума: по левому борту, чуть видимый вдалеке, плыл другой такой же "Ра"! Словно мы отразились в зеркале!

   - Тур, - вскричали мы, - твой приоритет под угрозой!

   Судно подходило ближе, и сходство исчезло: обыкновенное рыболовное суденышко, ничего общего с нами не имеющее, - океан пошутил.

   Почти тотчас с правого уже борта явилось странное сооружение с высоченной башней, опять мы гадали, что за чудеса, и сошлись на том, что это, очевидно, бурильная платформа нефтяников...

   Нам часто вспоминалась эта башня как некий символ, увы, довольно зловещий. Цивилизованное человечество и посреди океана давало знать о себе.

   Порой противно было утром чистить зубы, столько грязи плавало у кормы. Ну, ладно, пустые бутылки, доски, пластиковые мешки - их как после воскресенья на дачной полянке, - но битум! Но мазут!!!

   Куски темно-бурого цвета величиной с кулак, а иногда крупнее, некоторые обросли ракушками и усеяны моллюсками, другие совсем свеженькие - и это в центре Атлантики, а она довольно большая!

   Едва первые наши отчеты появились в печати, возникли слухи о том, что мы из-за загрязненности воды якобы даже не решались купаться. Это, разумеется, не так.

Видимо, эта бутыль провела в океане немало времени. Подобные "подарки" вылавливаем ежедневно

   В сплошные поля нефтяной пленки мы все же не попадали, а что до остального - кто мы такие, чтобы привередничать?! Мы сами плоть от плоти тех, кто все исправней, вдохновенней и успешней разоряет свой общий дом; в отечестве Кея полисмены-регулировщики стоят на перекрестках с кислородными приборами, настолько загрязнен воздух в Токио. Как-то в печати сообщалось, что токийцы вдруг забили тревогу, увидав над собой светящееся небесное тело - летающую тарелочку, а это была не тарелочка, это сквозь случайный разрыв в смоге и выхлопах проглянула Венера - город совсем отвык от звезд!

   В США спускают в океан радиоактивные отходы и баллоны с нейропаралитическим газом, планируют подземные ядерные взрывы в тектонически активных районах, не беспокоясь о том, что глобальный спусковой механизм может сработать и планета лопнет, как петарда. В Африке все меньше становится красивых гордых зверей, в Италии тонет неповторимая Венеция, да и у нас в Союзе промелькнет иногда газетная информация: судят главного инженера и директора такого-то завода за то, что сливали в реку побочные продукты "большой химии"...

   Мы не обличаем свысока, не апеллируем ханжески к минувшим буколическим идиллиям - в тот миг, когда человек срубил первое дерево, он уже вступил с природой в сложные диалектические отношения, и сложность их не затушуешь, не избавишься от нее заклинаниями, и нам, экипажу "Ра", тоже не к лицу заниматься чистоплюйством. За нами тоже, бывало, тянулся хвост из съестных припасов, папирусных обломков - из всего, что мы вынуждены были выбрасывать за борт. И мы не били себя при этом в грудь, не посыпали головы пеплом, и если печалились, то отнюдь не по планетарным причинам: Норман жалел, что в рационе не будет орехов и чернослива, Тур сокрушался вон по той деревяшке, нет, вот по этой, эта наверняка была самая лучшая, как мы теперь без нее обойдемся?!

   Но одновременно мы заботились о том, чтобы то, что может утонуть, утонуло, а то, что может быть съедено рыбами, было съедено. Вынимали продукты из мешков, привязывали груз к банкам и коробкам - мы надеемся, что океан не обижен на нас, что наше с ним сотрудничество развивалось на основе разумного компромисса, - и когда Карло и Кей наставляли свою обличающую кинооптику на очередную битумную лепешку в руках Тура, они имели на то бесспорное право.

   Позднее я видел на экране эти кадры. Они медленные, длинные, чем-то похожи на спецкриминальные: преступление обнародуется, вещественное доказательство предъявляется, камера подробно, сантиметр за сантиметром фиксирует одиозный предмет, размер его, форму, фактуру, - смотрите, люди! Вы рубите сук, на котором сидите! Вы лишаете себя завтрашнего источника существования, кладовой ваших завтрашних богатств, сферы завтрашнего обитания, наконец; это ведь уже не фантастика, ведутся опыты по адаптации человека к водной среде, сбываются грезы о человеке-амфибии, - остановитесь, люди, во имя самих себя, завтрашних ихтиандров!

   Материалы, добытые экспедицией "Ра", явились в известном смысле сенсационными: действительно, никто до нас не наблюдал подобного, на современном корабле мореплаватель практически океана не видит, мало кто подозревал, что беда зашла так далеко. Вскоре по возвращении Тур был приглашен в США, на заседание сенатской комиссии, для обстоятельного отчета. Мир ужасался, негодовал, о нас говорили: "Те парни, которые обнаружили, что океан безумно грязен", - как будто это было единственным, чего мы добились в путешествии. Но мы не обижались. В конце концов, проблемы трансатлантической миграции - для знатоков, а вода нужна всем.

   После плаваний на "Ра" каждый из нас получил на память пачку цветных диапозитивов. Мы пользуемся ими, рассказывая об экспедиции, и почти на каждом снимке, фоном ли, крупно ли, присутствует океан.

   Иногда кажется, что это не один, а много океанов: и коричневый, вздыбленный штормом, и пепельный в туманном мареве, и синий-синий, солнечный, и уныло-свинцовый - полно, да Атлантика ли это, не перепутал ли я коробки?

   Но мачта "Ра", парус его, лица моих товарищей не дают усомниться. Океан есть океан, он изменчивый, он живой, и опасный, и в то же время нежный.

   Его особенно чувствуешь ночью, он тогда весь светится, фосфоресцирует. Это красиво - но не дай бог оказаться в воде! Под конец пути на "Ра-1", когда корабль чуть ли не по хижину погрузился, нам приходилось порой управлять парусом, стоя по пояс в воде, нырять, чтобы развязать шкоты. Волна захлестывала, перед глазами плыли вспышки, огни какие-то, уже от этого становилось неуютно, даже если и забудешь на секунду об акулах.

   Конечно, с ним можно, как говорят, "сражаться", можно бороться с ним, но меня всегда раздражает, когда о выдающихся мореплавателях говорят, что они, мол, океан победили. Колумб, Магеллан, Нансен, Амундсен, Крузенштерн, Чичестер, Бомбар - ничего они не побеждали, тем они и славны, что умели найти с океаном общий язык, согласовать его и свои усилия.

   Мы пробыли в океане в общей сложности более ста дней, но можем ли поклясться, что теперь знаем о нем все?

   ...Ночью на горизонте возник непонятный оранжевый свет, это было похоже на восход солнца или на зарево, оно занимало значительную часть неба и имело форму полукруга. Мы видели такое дважды и до сих пор не понимаем, что это было. Извержение подводного вулкана? Запуск ракеты с научно-исследовательского судна? Или, может, учебный залп атомной субмарины?

   Минули времена, когда океан был сам по себе, а люди сами по себе. Да и было ли такое когда-нибудь? Афродита вышла из морской пены; океан - колыбель всего живого на Земле. Выросшие дети, мы должны бережно относиться к своей колыбели.