Глава первая

   Мы забрались на крышу хижины, Жорж - ближе к носу, я - к корме, и обозревали горизонт. Норман крутил шарманку рации. Карло роздал колбасу и сгущенное молоко - последний наш завтрак на "Ра".

   Все вокруг было в диком хаосе, в хижине плескалась вода, плавали доски, медикаменты, пахло аскорбиновой кислотой, только два ящика еще чудом держались, тот, на котором спал Тур, и тот, на котором - Абдулла; газовые баллоны смыло, и в абсолютно чемоданном настроении мы ждали, когда подойдет яхта, и подойдет ли.

   Вдруг Норман закричал:

   - Я их вижу! Куда вы глядите, там, наверху?!

   В моем кормовом секторе ничего не наблюдалось, я обернулся к Жоржу - тот клевал носом. А вдали виднелась белая точка.

  

Из летописи первого путишествия. Последнии часы "Ра-1"

   Она приближалась понемногу и становилась роскошной красавицей яхтой, качало ее немилосердно, на борту стояли парни, ярко одетые, с фото- и киноаппаратами, они снимали нас, мы тут же оживились, проснулись, замахали, полезли на мачту, закричали, чтобы прежде всего прислали нам покурить. Подошла резиновая лодочка, и матрос бросил с нее блок сигарет.

Всё, что можно, мы забираем с собой

   Теперь хорошо бы вымыться пресной водой; едва очутившись на "Шенандоа", я шепнул об этом Туру, он кивнул: "Беги!" - и я ринулся внутрь, обнаружил ванну, чье-то мыло и бритву, а когда вернулся, пресс-конференция уже шла полным ходом, Тур отвечал на вопросы, на сотню, если не на тысячу, затем мы поели, выпили пива, ледяною, из холодильника, и чувствовали себя превосходно, а многострадальный наш кораблик мирно покачивался совсем рядом и тоже отдыхал.

   Так завершилось наше первое путешествие, 16 июля 1969 года, десять месяцев назад, а сегодня будто их не было, этих месяцев. Снова снасти скрипят, рубашка просолена, сейчас выскочит Норман и крикнет: "Дерржи впрраво!" - нет, ничто не кончилось, только экипаж немножко другой, да корабль не тот, хоть и называется так же.

   Тогда, после встречи с "Шенандоа", сразу возникла проблема, куда девать "Ра". Бросать его нам не хотелось. Жорж заявил, что покидать папирусное судно вообще не собирается. Он, мол, договорился с Абдуллой, и они продрейфуют до Барбадоса, потихоньку, без вахт, будут заниматься ремонтом, а мы с яхты возьмем их под контроль и в случае чего окажем помощь.

   Уговорились, что утром все обсудим как следует, и Жорж, полный энтузиазма, отправился на "Ра" засветить сигнальный фонарь. Фонарь он не зажег, поскольку керосин выгорел, а пока возился - стемнело, развелось волнение, и мы испугались, что декларации Жоржа осуществятся слишком буквально: за ночь, в кромешной тьме, "Ра" и "Шенандоа" рисковали разойтись навсегда.

   Делать нечего. Норман сел в резиновую лодчонку, ему подсвечивали кто чем - кинософитами, карманными фонариками. Кое-как, почти уже ощупью, он подшвартовался к "Ра" и вернул энтузиаста пресному душу и свежим простыням.

   А наутро мы с Жоржем - я в качестве гребца-перевозчика, он с аквалангом - поплыли выяснять, что можно на "Ра" сделать и как продлить его век.

   Мы почти догребали, когда я вдруг ощутил, что кто-то шевелится подо мной, внизу. Я сказал об этом Жоржу, он сунул голову в маске под воду и сообщил:

   - Там полно акул!

   Я тоже посмотрел и увидел - ходят рыбины. двух-трехметровые, если не больше.

   Все же Жорж решил нырнуть, хотя я твердил, чтобы он не смел этого делать. Нырнул, вынырнул, уселся на борт "Ра" и принялся рассуждать о том, что, видимо, работать не удастся, но попробовать стоит: "А ты бери ружье и карауль".

Ставим импровизированный парус и экипаж покидает лодку.

   Как бы я его укараулил, не знаю, он - под водой, акулы - тоже под водой, но я взял ружье и дежурил минут пять - это были не самые спокойные в моей жизни минуты, - потом надел маску и поинтересовался, где он там; Жорж плавал, и акулы плавали, понемногу собираясь в кружок. Жорж не стал дожидаться, пока они сговорятся окончательно, и выбрался на воздух. Я сказал ему: "Хватит, не безобразничай, поехали обратно". Однако он попросил переправить на "Ра" Тура, пусть на месте принимает решение.

   Я перевез сперва Тура, затем Нормана, затем еще и Сантьяго. Они долго и азарно жестикулировали, но ни к каким утешительным выводам не пришли.

   Повторяю, бросать "Ра" нам до слез не хотелось.

   Снова отложили приговор до утра - может быть, твари разбредутся. Уже глубокой ночью направили в океан кинолампы, он акулами кишмя кишел, черные тени сновали во всех направлениях. Матросы учинили рыбалку, весьма впечатляющую: за борт выбрасывали канат с огромным крючком, с пластиковой бутылкой-поплавком, канат крепили к поручням, и вмиг он начинал ходить ходуном, его тянули в десять-двенадцать рук: суп из акульих плавников вкусен. Но судьба папирусного суденышка была решена.

   Мы ободрали "Ра" как липку, сняли и перевезли на яхту все, что можно: мачту, капитанский мостик, любую мелочь, годную для музея "Кон-Тики", а что не годилось, то полетело в воду. Потом Норман и Сантьяго соорудили из двух маленьких весел подобие мачты, привязали к ней кусок брезента вместо паруса, и несчастный, надломленный наш кораблик растаял наконец в зыбком мареве, а "Шенандоа" взяла курс на Барбадос, до которого оставалось всего 900 километров.

Прощай "Ра"!

   Но перед этим нас еще долго фотографировали на палубе, на фоне покидаемого "Ра"; снимков требовалась масса, затворы щелкали наперебой, и это злило, злил рулевой, который вновь и вновь дарил репортерам выигрышный ракурс. Мы уходили, разворачивались и опять спешили, словно дразнились, туда, где крошечный брезентовый "парус" сиротливо силился сдвинуть нам вдогонку израненное, отяжелевшее тело, где корабль прощался и не просил оправданий, а пел, как и прежде, свою заунывную, скрипучую песню, песню о пятидесяти трех днях борьбы и дружбы, радостей и разочарований, торжества и страха, а может быть, и о древних мореплавателях, которые были отважнее нас и шли до конца.

   Что до "Шенандоа", то она приветливо распахнула для нас двери винных комнат и утробы холодильников, но мы не могли с ней дружить. Между нами стояла тень "Ра", и от этого яхта злилась, шлепала по волнам сталью корпуса, била нас углами столов и диванов. "Ра" был другой, он был нежен, певуч, податлив, согревал нас ночью и давал тень в полуденный зной, доверчиво нес нас к победе...

   Неделей раньше, восьмого июля, в день, когда волны уже заливали нас напрочь, когда под мостиком плескалось море, когда мы принялись выбрасывать даже деревянные кусочки и обрезки, которыми так дорожил Тур, и съестные припасы тоже, - в тот день Тур говорил:

   - Предвижу, о чем нас будут спрашивать, и готов ответить.

   Он будто репетировал беседу с вероятным оппонентом, и глаза его блестели:

   - "Pa" - океанское судно?

   - Да, оно прошло в открытом океане две тысячи семьсот миль.

   - Могли ли древние идти таким маршрутом?

   - Да, и успешнее: их папирусные суда были построены лучше нашего, а потом, в отличие от нас, они ходили всегда по ветру. Это дольше, но проще и сохраняет корабль.

   - Удалось ли сотрудничество семи наций на борту "Ра"?

   - Да, интернациональный экипаж вполне доказал свою жизнеспособность.

   Три вопроса, и на все три ответ начинается с "да". Экспедиция задачу выполнила. "Шенандоа" не в счет, как бы ни были мы ей по-человечески благодарны.

   Кстати, потом с Барбадоса самолеты несколько раз летали в район, где остался "Ра", пытались найти его, но безрезультатно. Там в те дни прошел ураган, так что, возможно, кораблик был просто развеян по стебельку, - нет, вовремя мы оставили "Ра"! Мы поступили правильно, благоразумно, не в чем нам себя упрекнуть, нас поздравляли и чествовали, и все-таки...

   И все-таки сегодня, спустя год, мы опять в океане. И опять в контракте, подписанном каждым из нас, сказано: "...рискую и сознаю, что иду на риск".

   А получилось так. В Египте, куда мы прибыли по официальному приглашению (это была целая череда визитов - экипаж "Ра" посетил АРЕ, гостил в Советском Союзе, ездил в Норвегию, в Италию), в Каире, после очередного торжественного обеда, Тур вдруг заявил, что хотел бы отобедать еще раз.

   Мы собрались в отеле, сугубо своей компанией, и Тур завел речь издалека.

   Он сетовал, что фильм, снятый на "Ра", не совсем удачен, не хватает кадров с океаном и кораблем, а как было снимать такие кадры, если на "Ра" отсутствовала надувная лодка? И еще кое-чего на нем не имелось, а то, что имелось, действовало не всегда безотказно, рулевые весла, к примеру, - только теперь вполне ясно, как их делать и из чего. Что ж, путешествие было как бы черновое, мы испытывали судно и самих себя, и, разумеется, испытания прошли прекрасно, но ведь это лишь испытания.

   - А что, если я буду строить второй "Ра"?

   Выпалил и взглянул на нас в упор, на каждого, и мы поняли, что он уже все для себя решил, и сколько бы он, продолжая, ни подчеркивал, что разговор теоретический, что как там будет, еще неизвестно, - мы слушали и понимали: суть не в рулях и фильме. С момента, когда мы ступили на палубу "Шенандоа", - пусть до финиша оставались считанные мили, неважно, - с той минуты мы автоматически обрекли себя на новую попытку, потому что эксперимент должен быть чистым, потому что Тур не из тех, кто решает проблемы "в общем и целом".

Казалось бы, еще совсем недавно испытывалась модель "Ра"...

   Норман согласился, и Карло согласился, и Жорж, и Абдулла, и Сантьяго, и я, и сразу условились, что беседа наша до поры секретная, и вроде забыли о ней, жили, как прежде, но семена были брошены. Мы снова становились матросами "Ра".

   "...Однажды зимой, в солнечный день, между двумя взрывами смеха Сантьяго мне сказал: "Что ты скажешь, если узнаешь, что есть "Ра-2"? Я не сразу смогла ответить, а когда ответила, то примерно так: "Я скажу, что "Ра-2" возможен в твоей жизни, но не в моей". Вечером я спросила: "Ты действительно опять уедешь?" - "Да". - "А другие?" - "Да, все решились". - "Тогда сделайте судно понадежнее, я не могу каждый год помирать от страха".

И вот уже завершено строительство "Ра-2".

   Это из записок жены Сантьяго, Андрэ. Кстати сказать, именно Сантьяго и пришлось "делать судно понадежнее", он разыскал и нанял индейцев-строителей, перевез их с озера Титикака в Марокко, но об этом позже.

   Всю зиму мы готовились к плаванию, утрясали служебные и личные дела, уговаривали близких и начальство - и стремились сохранить тайну, об этом просил Тур. Он хотел обойтись без рекламы и преждевременных сенсаций.

   В январе я выступал в Московском телевизионном театре, и неожиданно ведущий на весь зал объявил:

   - Друзья, это путешествие для Юрия Сенкевича не последнее, уже строится другой "Ра"!

   Я оторопел, едва дождался, пока окажемся за кулисами, бросился к нему: "Что ж ты делаешь?!" А он говорит: "Это напечатано в сегодняшнем номере "Московского комсомольца".

Лодку везут в порт

   Да, шила в мешке не утаишь. И все-таки мы таили его как могли, пока не наступила весна. Секреты кончились в мае. Опять Сафи, марокканский порт, и опять кипит работа. Корабль почти готов; что значит "почти", лучше не объяснять, это значит: разрывайся пополам, затыкай двадцать дыр и беги за сотней зайцев, а ведь кроме корабля, есть и багаж, вода, продовольствие, которое надо собрать, упаковать, погрузить.

   У нас был сарайчик на берегу, он по площади примерно соответствовал "Ра-2", и вот в нем мы трудились в поте лица: раскладывали груз в пакеты, пересыпали рисом, чтобы адсорбировалась влага, прикидывали, где и что разместится.

   Провианта набиралось несусветное количество, и способствовала этому главным образом жена Тура, Ивон.

   Она приносила в сарай самые невероятные морсы, сиропы, соки. Мы ужасались: "Зачем это?" - "Ничего, мальчики, берите! Вы же будете совсем одни, удовольствий, радостей никаких, а как приятно посидеть в холодке и пососать лимонную конфетку!"

Айша, жена мэра города Сафи, "крестит" лодку козьим молоком

   Здесь настает пора сказать хотя бы несколько слов об Ивон, и я это делаю с большой радостью и глубокой признательностью.

   Первым тостом, который мы провозгласили на Барбадосе после прошлогоднего плавания, был тост за "Леди "Ра". И это вовсе не было формальным актом вежливости: пусть простит меня Тур, я очень его люблю, но временами мне - и не только мне - казалось, что жену его мы любим больше.

   Она сама обшивала матрацы, на которых мы спали. Помнила, что Сантьяго предпочитает жесткие зубные щетки, а я - мягкие, что Жорж обожает спать на высокой подушке, а Карло - вообще без подушки. Учитывала наши пристрастия и уважала слабости. Съестное, снаряжение, бухгалтерия - все это лежало на ней, она за всем следила и все успевала.

   Наряду с прочим она еще перестукивала на машинке книгу, которую Тур за зиму не успел закончить и сейчас срочно дописывал, прячась в развалюшке рядом со стапелем.

Начинается спуск на воду

   В день, когда "Ра-2" предстояло крестить и спускать на воду - опять цитирую записи Андрэ, - женщина женщину застала врасплох:

   - Ивон, вы ли это? Вы плакали?

   - Да.

   - Почему?!

   Выяснилось, что Ивон только что перепечатала главу, где говорилось о затопленной корме, о сломанных веслах, о ветре и волнах, против которых мы были беззащитны.

   Нам было легче, мы только плыли, а волновалась за нас она. И вновь ей выпадал черед волноваться.

   Радио сообщило, что церемония спуска - ровно в одиннадцать. Официальные лица прибывали в черных автомобилях с шоферами в ливреях. Ритуальные брызги козьего молока, шорох и хруст соломы - и судно в голубом море.

"Ра-2" на плаву! Строится капитанский мостик

   Тут же мы его чуть не лишились.

   Ветер был свежий, кораблик легкий, с буксирного катера вовремя не кинули конец - и нашу новенькую ладью потащило, как осенний листок, потащило и бросило прямо на бетонный пирс.

   Тур схватился за голову.

   "Ра-2" ударило о стенку со страшной силой, благо что носом, загнутый нос спружинил, и судно отскочило от пирса, как мячик. Его подхватили, зацепили и оттащили туда, где ему полагалось намокать.

Устанавливается мачта

   Это было десятого мая, мы тогда еще не знали, что отплывем только через полторы недели, надеялись, что управимся раньше, - лихорадочно грузились, ставили мачту и мостик. Здесь была допущена ошибка, оснастку лучше не монтировать на плаву: во-первых, как ни осторожничай, все равно рвешь папирус, треплешь его, топчешь, а поправить уже невозможно; во-вторых, корабль впитывает воду сверх нормы. ресурс непотопляемости расходуется ни на что - следовательно, только поспевай, пошевеливайся, набирай темпы.

Вещи и продукты, оборудование - всё необходимое в плавании переносится со склада на борт

   Последнее утро вижу как сквозь сон: шесть часов, холодно, круглый гостиничный стол. Подробности стерлись из памяти, мне потом их пересказывали, будто постороннему. Оказывается, я был страшно весел и разговорчив, приставал к новичку Мадани, чтобы тот быстрей расправлялся с яичницей: "Ешь, еще неизвестно, когда мы снова будем есть". Мадани ответил: "Я боюсь, у меня случалась морская болезнь". Я расхохотался и не мог остановиться, крикнул второму нашему новичку, Кею: "А ты? У тебя нет морской болезни? А плавать ты умеешь?" - "Извини, не умею". - "Тур, Тур, ты слышишь?!" Тур отозвался спокойно:

   - Будем следить, чтоб не свалился за борт. А что касается Мадани - пусть и у врача на "Ра" окажется занятие.

Один из последних снимков перед стартом; Тур Хейердал, его жена Ивон и жена мэра города Сафи.

   Холл отеля наполнился людьми, были друзья, журналисты, фотографы, любопытные.

   На пирс вышел паша Сафи, Тайеб Амара, и сказал прощальную речь. Тур тоже произнес речь. Прибыли послы, наш, американский, норвежский, множество дипломатов, народу собралось толпы, пароходы в порту гудели, Ивон ("Уж возьмите, мальчики!") подвесила к потолку хижины ветчину и колбасу, а мы все что-то доделывали, догружали, распихивали и в суматохе даже не прочувствовали торжественного мига, не заметили, как буксирчик потащил нас к выходу из гавани, - и вдруг, осознав, расслабились, вздохнули облегченно: слава богу, кончилось! Именно не началось, а кончилось, теперь держи курс, считай мили - нормальная мужская работа.