"...В хижине хорошо, но она ходит ходуном со страшной силой, кажется, сейчас рухнет, и потом, в ней не видно, что происходит снаружи".

   И еще:

   "...Когда лежишь в хижине ночью... ощущаешь сильное движение и изгибание корпуса... С ним ходит ходуном вся каюта, и возникает звук, похожий на шуршание сухого сена..."

   Однако, несмотря ни на что, "Ра-1" честно исполнил свой долг. Он был первопроходцем, отважным разведчиком, и мы ему искренне благодарны.

   Между первым и вторым "Ра" есть существеннейшее различие, отсюда, с палубы, незаметное. Чтобы увидеть его, нужно нырнуть в зеленую воду и проплыть под днищем. И тогда над тобой нависнут громадные тени, словно две китовые акулы плывут в обнимку, - это наш теперешний корпус. Никаких гирлянд и связок - пара веретен из папируса, двухметровой толщины и двенадцатиметровой длины, натуго перевязанных.

   В прошлом году у нас была плоскодонка, нынче - катамаран. Как вы знаете, у катамарана два корпуса, соединенные помостом, а уже на помосте размещаются надстройки.

   Катамаран для океанских волн очень подходит, мы уже успели в этом убедиться.

   Каждый папирусный стебель, из которых сделаны веретена, обработан с обоих концов битумом, так что в теле "Pa-2" - как бы тысячи маленьких изолированных отсеков. Это должно существенно увеличить его плавучесть. А в нижней, подводной части корпуса битум отсутствует, там нет отсеков, и папирусные стебли могут беспрепятственно набухать и тяжелеть, повышая тем самым остойчивость корабля.

   Что и как там, однако, набухает и тяжелеет, никто из нас еще не знает, не видел, сейчас как раз предстоит это выяснить - намечена экскурсия за борт, и меня зовут для консультации: кому лезть - Норману или Жоржу.

   Вообще-то все права на стороне Жоржа, он и по судовой роли аквалангист, но Жорж - об этом никто не подозревает, даже он сам, - слегка мною наказан. Еще в Сафи, до отплытия, Жорж вдруг стал жаловаться на приступы шейного радикулита, и я лечил его, но заметил однажды, что симптомы какие-то странные, болит, по его словам, справа, а шею он кривит, наоборот, влево, - и засомневался: так ли уж болен веселый парень Жорж? А не хочет ли он просто высвободить себе чуть-чуть лишнего времени?

   Я никому не поведал о своих сомнениях - в конце концов, уловка Жоржа была слишком невинна. Приняв сугубо врачебный вид, я с профессорскими интонациями констатировал, что положение весьма серьезно и чревато последствиями и что я запрещаю пациенту лезть в воду раньше чем через десять дней после того, как приступ кончится.

   Метил я коварно, в самую уязвимую точку: вот сейчас выпал случай превосходно выкупаться и понырять, и Жорж, истосковавшийся, глядит на волны с вожделением, но Тур помнит о моем запрете:

   - Как считает врач, можно Жоржу под воду?

   - К сожалению, десять дней не истекли...

   - Хорошо, тогда пойдет Норман.

   Жорж в отчаянии, клянется, что будет беречься, что наденет гидрокостюм, он смотрит на меня огромными молящими глазами, и подмигивает, и делает всяческие знаки: сделай милость, не откажи в любезности, поддержи!

   А я медлю и колеблюсь.

   Если не пустить Жоржа, пойдет Норман. А с Норманом у Жоржа в прошлом году бывали трения на этой же самой почве, Жорж невероятно ревнив, когда речь идет о подводных делах. Ладно уж, будем считать, что урок получен достаточный.

   - Лезь, черт с тобой, медицина не возражает.

   Счастливый Жорж плюхается в воду.

   Я вполне его понимаю, сам бы сплавал с удовольствием.

Вид с мачты на хижину и корму

   Помню, как в прошлом году - это был, кажется, двенадцатый день путешествия, - мы с Жоржем, привязанные тонкими манильскими канатами, совершили первое погружение, нырнули, течение сразу подхватило нас и поволокло, пришлось цепляться за обвязку папируса и усиленно работать ластами, мы сделали несколько кругов под кораблем, это была фантастическая картина - "Ра" снизу! - и выяснилось, что днище в превосходном состоянии, ничуть не пострадало от штормов, и с какой радостью мы, вынырнув, доложили об этом Туру!

   Ужасно люблю подводное плавание, но для меня оно все же не более чем забава, а для Жоржа - дело жизни, любовь навсегда, он человеком себя не считает без этого - пусть резвится, он сейчас напоминает ребенка, которому вернули отобранную было игрушку.

   Вот он уже вылезает, замерзший отчаянно, окоченевший, теперь ему необходим массаж со спиртом, и я вступаю в свои профессиональные права.

   Оханьям и аханьям не было конца. Норман только глаза таращил, глядя, как я мну Жоржа, не щадя ни своих, ни его мышц, - кажется, наш штурман был теперь даже доволен, что искупался не он, а Жорж.

   Отдышавшись, Жорж сообщил, что под днищем лодки плывет групер, огромный, чуть не полутораметровый, и что он очень дружелюбен. Мы решили его не убивать и нарекли Нельсоном.

   Итак, считая Нельсона, нас теперь в экипаже одиннадцать.

   Мы - восьмеро - это во-первых; обезьянка Сафи - во-вторых; в-третьих, среди кур, взятых для еды, опять, как в прошлый раз, объявилась утка, селезень, и мы снова назвали его Синдбадом, так что теперь у нас "Ра-2" и Синдбад-2.

   А в-четвертых, ночью - она была тишайшей, мы едва двигались, и луна ярко светила - какая-то птица ударилась о парус, скользнула по нему, взлетела, сделала круг и опустилась на крышу хижины.

   Я позвал Сантьяго, он дал мне сачок, и через минуту гость был в наших руках. Это оказался голубь, почти натуральный сизарь, и не простой, а окольцованный, - как следовало из надписи, в Испании, в 1968 году.

   Его посадили в клетку, а утром решили отпустить, насильно покормили напоследок, подбросили в воздух, он покружил и снова уселся на площадку. Мы поняли, что он никуда не собирается от нас улетать, взяли его на довольствие и выбрали для него имя Юби - в честь грозного африканского мыса, мимо которого нам еще предстоит проходить.

Жорж Сориал:

"Подводная часть в полном порядке!"

   Этим не кончилось. Тем же утром к нам залетела птица невероятно пестрой окраски, с длинным клювом, никто не знал, как она называется. Она сидела на мачте и не желала спускаться. Норман отнес ей туда поесть и попить в кружке. К вечеру она забралась между крышей хижины и площадкой и уснула. А на следующее утро появилась еще птичка, малюсенькая, вроде синицы, за ней еще такая же, потом третья, они принялись чистить нашу лодку, выковыривать из папируса мух и жучков.

   Заниматься наведением порядка на корабле приходится не только птичкам. Я полез под кормовую бамбуковую палубу и обнаружил, что запасные веревки и деревяшки начали плесневеть, мы их вытащили, рассортировали вместе с Туром и выбросили половину. Тур обещал, что остальное выбросим, когда пройдем мыс Юби и сделаем все столярные работы. А пока дерево еще нужно - предстоит укрепить мостик, сколотить гнезда для посуды на обеденном столе и так далее.

Наши попутчики - голубь Юби

обезьнка Сафи

и селезень Синдбад

   Между прочим, отправили за борт и модель папирусной лодки, весьма большую, "действующую" - мы предполагали вести с нее киносъемки, но убедились, что это неудобно: лодка для оператора должна обладать собственным ходом, а идя на буксире, много ли снимешь? Да и слишком неустойчивой модель оказалась. Так что мы от нее избавились, Тур привязал к ней бутылку с запиской - просил нашедшего сообщить, где и когда найдена, обещал вознаграждение.

   Психологически это очень объяснимо; если вдруг обнаруживаешь, что папирус впитывает воду чересчур интенсивно и корабль оседает чуть не на глазах, многие вещи становятся лишними.

   Да, похоже, что опять мы путешествуем на кусочке губки, - но об этом потом. Позвольте пока что пригласить вас на мостик.

   Мостик пристроен к задней стенке хижины и снабжен трапом по левому борту. Кстати, то, что трап именно слева, не лучший вариант, потому что тут стоит вахтенный и подниматься неудобно.

   Весла на этот раз у нас надежные - громадные сосновые бревна со съемными лопастями из кипариса и мощными, кривыми, похожими на ятаганы рукоятями. Правое закреплено намертво, ибо в нем до сих пор нет нужды, левое - постоянно в ходу. Только не нужно думать, что им гребут. Грести такой махиной и физически невозможно, а главное, не требуется. Нас движут ветер и течения, а веслом мы правим - поворачиваем его вокруг вертикальной оси, фактически это не весло, а руль, гигантский, с прямоугольным пером и саблевидным румпелем.

   Руль опущен в воду наклонно и покоится средней своей частью на массивной балке, положенной поперек палубы между мостиком и кормой.

   До кормы уже рукой подать, метра полтора-два. На этих метрах не разгуляешься, тесновато, причем теснота - в трех измерениях: над головой нависают, снижаясь, рули, а навстречу им с загнутого конца ахтерштевня тянется канат, напряженный, как тетива, и уходит под мостик - он сообщает ахтерштевню необходимую жесткость.

   Здесь тоже использовано все пространство: мостик обшит бамбуком, и внутри, между сваями, уложена всякая всячина, вроде запасных канатов или мотора к "Зодиаку", надувной лодке, - все то, что мы уже, по своему обыкновению, начали понемногу отсюда убирать и перемещать.

Чтобы облегчить лодку, мы выбросили за борт все "лишнее", в том числе и спасательный папирусный плотик

   Что еще? Еще за кораблем на длинном канате болтается буй - чтобы упавший в воду имел шанс поймать убегающий "Ра" за хвост.

   На этом экскурсия завершается.

   Островок размером двенадцать метров на пять, клочок соломы посреди океана, гладкого и недвижного в эти часы, как озеро, - и на островке восемь мужчин, уже малость небритых (кое-кто принялся отпускать бороду), слегка оглушенных пережитой трехдневной передрягой, но отнюдь не теряющих бодрого расположения духа.

   Помню, в прошлом году я с торжеством записал в дневнике: "Сегодня - первый ленивый день на "Pa"!" - это случилось уже где-то к середине пути, после изнурительной возни с веслами, а верней, с их обломками, после штормов, после мыса Юби, - нынче передышка настала значительно раньше.

   Передышка, впрочем, весьма относительная.

   Раньше по наивности мне представлялось: плыть - значит рулить понемножку, поглядывая вдаль. Оказывается, плыть, во всяком случае на папирусе, - это непрестанно что-то приколачивать, надвязывать, разбирать, сортировать, переносить, словно мы переехали в новую квартиру и никак не можем устроиться.

   Нужно, например, попробовать собрать и испытать резиновую лодку "Зодиак". И вот она разложена на площадке хижины, и начинается решение головоломки: какая деталь куда вставляется. Инструкция, естественно, куда-то засунута или вообще оставлена в Сафи. Вариантов множество, страсти кипят, собирается консилиум. Норман, как самый сведущий, приглашен персонально, он долго прикидывает так и этак, щурится и наконец пожимает плечами: требуется поразмыслить, вернемся к этому вопросу завтра, со свежими силами.

   А пока назрела необходимость разобраться с трапом, ведущим на мостик, - почему бы не перенести его с левого борта на корму?

   Не успели покончить с трапом, как зовет встревоженный Норман: он заметил серьезный непорядок - рей перетирает канаты, которыми стянуты вверху две ноги мачты. Это уж совсем ни к чему! Мачта может распасться и рухнуть! Нужно что-то придумать, ломаем головы, потом долго-долго ищем кусок кожи для прокладки. Кожи не находим, решаем заменить ее фанерой. Теперь, когда нет ветра и парус безжизненно висит, рей трется о фанеру с противным скрежетом, но зато снасти останутся целы.

   Так и живем. В непрестанных хлопотах, занятые тысячей вроде бы пустяковых дел, а попробуй пренебречь хоть одним - начнется цепная реакция, как в балладе про гвоздь и подкову: лошадь захромала, командир убит, конница разбита, армия бежит, и так далее, чем дальше, тем печальней.

   Кое-кто, читая эти строки, будет разочарован. Он предпочел бы, возможно, чтобы отсвет подвижничества падал на любые наши поступки, чтобы сознание высокой научной миссии помогало нам драить кастрюли, чтобы ежеутренне и ежевечерне, собравшись на юте, мы хором провозглашали здравицу проблемам древних трансокеанских связей.

   Не было этого!

   Клятвы обесцениваются, если их без конца повторяют; что касается нас, то мы поклялись однажды и навсегда, ступив на палубу "Ра", а дальше, не произнося громких слов, просто старались доплыть и выжить, ибо в этом, в конечном счете, и заключалась суть эксперимента. Фритьоф Нансен, зимуя на "Фраме", не забывал о благородных целях и задачах своей экспедиции, но на страницах его дневника нет высокопарных излияний. Зато там есть подробные описания обеденного меню...

   Сейчас я попробую остановить мгновенье, сделать как бы моментальный снимок - кто чем занимается на борту "Ра" в эту минуту. Подчеркиваю: минута совершенно безмятежная и спокойная, никакого аврала нет.

   Полдень солнечен и горяч, на голубизну океана лучше не глядеть - глазам больно. По-прежнему штиль, парус повис, и рули неподвижны. Их рукояти торчат над мостиком, как рога быка, и, положив на них руки, мается Сантьяго - вахта его не очень оправданна, днем в тихую погоду мы вообще стоим на мостике больше для порядка, но, тем не менее, порядок есть порядок и Сантьяго добросовестно скучает. Сейчас я его развлеку, поднимусь к нему и спрошу о чем-нибудь по-русски, а он ответит по-испански, и мы оба будем гадать, что спрошено и что отвечено: такая у нас игра, кухне, учимся понимать друг друга по интонации.

Карло готовит обед

   Впрочем, весьма вероятно, что я не доберусь до мостика, меня по дороге может перехватить Карло. Карло возится на кухне, он занят обедом - так вышло, что Карло еще с прошлого плавания наш почти постоянный кок, никто на него эту обязанность не возлагал, он сам ее выбрал и исполняет с удовольствием, хотя и не без ворчания, чтобы чувствовали и почаще хвалили.

Столярные работы

   Коллега Карло по судовой роли, Кей, устроился под мостиком, что-то там пилит, точит, он вообще целыми днями трудится, как пчелка, и я не знаю, есть ли что-нибудь, чего Кей не умеет. До того как стать телевизионным кинооператором, он сменил двадцать восемь профессий: работал в прачечной, водил такси, был закройщиком, столярничал и т. д., - из всех нас он самый прилежный и старательный, и Тур на него не нарадуется.

   Сам Тур сидит у входа в хижину, в руке его ножик - строгает деревянный брусок, интересно, для чего? И с каким же удовольствием он это делает!

Тур на вахте

   Помню, чуть не в первый день нашего путешествия на "Ра-1" я увидел, как Тур разбирал вещи в своей сумке, сматывал нитки, приводил в порядок ножички, сверлышки, стамески, - увидел и усомнился, точно ли передо мной всемирно известный ученый и общественный деятель?!

   Вероятно, подсознательно ожидалось, что он в основном будет выситься на мостике, приложив ладонь козырьком ко лбу, изъясняться же исключительно афоризмами. А вот он, Тур не выдуманный, а настоящий, сидит и блаженствует, мастерит черпак для воды - обрезал ручку у пластмассовой кружки, приделал длинную палочку и любуется.

   По-иному сосредоточен Норман. Его качают, вдобавок к океанским, еще и радиоволны, он весь там, в наушниках, в шорохах и плесках, возникающих в их глубине.

Сеанс радиосвязи

   Связь держать трудно, Норману подолгу приходится сидеть над рацией в полумраке хижины. В прошлом году мы принялись как-то хвастаться друг перед дружкой загаром, и вдруг Норман вздохнул: "Конечно, а кое-кто так и останется белым как молоко!" Он - настоящий парень, отважный моряк, умелый радист; вот он поймал какого-то радиолюбителя из Флориды, затем еще двоих, и наконец заулыбался: на связи Крис Бокели, норвежец, знакомый нам по прошлому году. Можно передать все, что хотим: координаты, новости, телеграммы родным.

   Теперь о моем приятеле Жорже. Куда бы мне его в эту минуту поместить? Проблема гораздо серьезней, чем кажется.

   Вообще-то Жорж в данное мгновенье кончил умывать и переодевать обезьяну и приводит в порядок посуду на кухне, он нынче "кухонный мужик". Но фиксировать это я остерегаюсь. Однажды, а если точно, то 27 июня прошлого года, на борту "Ра-1" Тур, по обыкновению, читал нам свои очередной, предназначенный для пересылки по радио репортаж. Прочтя, он спросил: "Ну, как?" - и мы выразили свои восторг, Сантьяго, правда, внес пару стилистических уточнений, но это дела не меняло. И вдруг Жорж заворчал: "А почему я оказался на кухне, хотя на самом деле был на носу?" Тур стал объяснять, что так нагляднее видна работа экипажа. Но Жорж возразил: "Я второй раз оказываюсь на кухне, я там уже был в прошлом репортаже". Делать нечего, пришлось Туру перекраивать абзац, а товарищи принялись наперебой предлагать Жоржу самые выигрышные места: "Хочешь на мостик?" - "А на мачту хочешь?" - "А за борт на тросе? " - и Жорж в конце концов смущенно примолк.

   Что же предпринять, ведь Жорж сейчас действительно на кухне, а ну как он опять сочтет этот пост невыигрышным и огорчится?

   Вот что, отправлю его на корму, с удочкой, - правда, в этом году он еще ничего не поймал, но зато какое почетное занятие, достойное мужчины и спортсмена!

   Итак, значит, Жорж, плечистый, узкобедрый, в ярком саронге, застыл на корме с удилищем.

   Осталось понаблюдать, чем занят сейчас Мадани.

   Мадани занят чем-то странным. Он стоит на борту с сачком в руках и, как только заметит, что в океане плывет некая пакость, цепляет ее и кладет в бутылочку. Когда попадается особенно большой и жирный кусок битума или мазута, Мадани несет его Туру, и Тур проявляет живейшую заинтересованность, разглядывает его, разминает в ладонях. Если грязь замечена, но ее не подцепить, все равно: факт регистрируется в специальном журнале.

   Сантьяго иронизирует: "На всех кораблях от отбросов избавляются, а мы подбираем".

   Дело в том, что этот год объявлен Годом борьбы с загрязнением атмосферы и воды, и Тур придает большое значение вышеописанной охоте.

   Тут, пожалуй, мне опять предстоит немного отвлечься. Плыви, "Ра", а мы поговорим о другом.