Ночью опять бросали плавучий якорь. Опять мы с Сантьяго воевали с проклятым парусом. Только вздохнешь спокойно - приходит тучка, р-раз! - ветер меняется. Сильный ветер, сильный дождь, вокруг грохочет, хлопает, с курса сбились - провожал нас океан по первому разряду!

Барбадосцы приветствуют нас

   Назавтра открылось, что мы переборщили, слишком уклонились к югу и проходим мимо острова. Нужно поворачивать на север. Мнение барбадосских радиосоветчиков опять единодушно: уж теперь-то нам к цели никак не попасть.

   ...Ее увидел первым, кажется, Норман. До того как это произошло, мы заметили самолет, затем другой, третий - они кружили над нами стаей, на одном из них, как мы после узнали, находился сам президент Барбадоса. Потом появились катера. Предлагали взять нас на буксир, но мы отказались, хотели подойти как можно ближе, а там поглядим. На горизонте, в дымке, маячила темная полоска...

   И были крики "Земля!" на восьми языках, и махание руками, и прыгание по палубе, и объятия, и команда "к парусу", и развязывание, распускание, растягивание бесчисленных переплетений и узлов.

   Был труд, привычный, тяжелый и долгий, но мы не замечали времени, нас не трогало, что спины ноют и руки болят, наоборот, пусть будет еще труднее, мы справимся, потому что мы молодцы, потому что мы доплыли, да здравствует гипотеза Тура, слава нашему "Ра"!

   Мы работали, радостные и влюбленные, осыпая друг друга комплиментами: "Я счастлив, парень, что был эти месяцы с тобой!" - "0'кей, приятель, ты великолепно справлялся!" - "Ну, дружок, навалимся в последний раз!" - Мадани хохотал, Карло распевал по-итальянски, Жорж хлопал меня по плечу ручищей, на запястье которой была незагоревшая полоска, память о "Ролексе", - Жорж не знал, что мы уже сговорились подарить ему новые часы с той же надписью на крышке, - глаза Кея лучились, и Тур подозрительно покашливал, и Сантьяго умудрялся, воюя с канатами, отбивать чечетку... И гортанный голос Абдуллы тоже, клянусь, слышался в нашем неумолчном хоре. Парус лег наконец на палубу, блестяще, по всем правилам спущенный и уложенный, и мы встали над ним, оглушенные, и поняли: все!

Конец пути. "Ра-2" в сухом доке

   Все! Кончено! Ничего не надо больше делать!

   Тихо-тихо было в те минуты на "Ра",..

   Только чайки кричали, да умиротворенно повизгивала на плече Жоржа обезьяна, да пустые амфоры погромыхивали, перекатываясь у мачты.

   - Смотрите! Это так поддержит нашу плавучесть! - воскликнул Норман, подхватил амфору, понес ее на корму - и не донес, отбросил и рассмеялся.

   Рассуждение пятое, заключительное

   Свежий вечерний ветер карабкается по кручам, принося прохладу и звуки поселка, расположенного внизу, в долине, в самом сердце Тянь-Шаньских гор.

   Я сижу в небольшом домике, прицелившемся к уступу скалы, смотрю на мигающие в глубине огни, и мне кажется, что это сон: откуда взялись горы и куда исчезли волны?

   Почему под ногами твердые камни, а не шаткая упругая палуба?

   Исподволь возникает перед глазами другая картина. Высокие валы прибоя набегают на барбадосский берег. Восемь человек из восьми стран расположились в тени кокосовых пальм, густые кроны которых шевелит пассат. Известняковые скалы вокруг нас образуют юго-восточный конец Карибских островов, неправильно названных в свое время Вест-Индией.

   Сейчас мы только зрители. Мы глядим на прибой, на белые облака, гонимые трансатлантическим воздушным течением, а всего несколько дней назад сами были участниками этого гигантского естественного процесса.

   Зачем нам это понадобилось?

   Недавно одна не в меру экспансивная дама сочувственно воскликнула: "Юра, вы так рисковали - а во имя чего? Гора родила мышь!"

   Ну что ж! Молочные реки действительно не потекли, и булки не стали расти на деревьях оттого, что "Ра" пересек океан.

   Этнографическая задача экспедиции имела значение для немногих знатоков. Правда, и опыты на синхрофазотроне - для непосвященных тоже пустой звук, умозрительная игра в бирюльки. Тут можно было бы кстати вспомнить, что вся современная электроэнергетика возникла из якобы баловства с пустяковыми лейденскими банками, но какое глобальное "электричество" может в принципе вырасти из нашего скромного вояжа, гадать ни к чему.

   Подойдем к вопросу с другой стороны. Альпинисты рискуют жизнью, чтобы взобраться на ту или иную гору той или иной высоты, и мы говорим: "Посмотрите, какая прекрасная, великолепная демонстрация человеческих возможностей!"

   Фрэнсис Чичестер отправляется вокруг света на своем "Цыгане-Мотыльке" - не открывать новые земли, не за пряностями и драгоценностями, нет,- он жаждет одержать победу над собственным возрастом, над старческими недугами, над кораблем, которым так трудно управлять в одиночку, - и мир рукоплещет, мир вновь восклицает: "Сколь беспредельны возможности человеческие!" Разве это недостаточное основание для многодневного риска - показать, на что способен человек, умножить веру людей в свои силы, поставить планку на рекорд - и не сбить ее, и тем самым позвать в дорогу завтрашних, для кого рекорд уже станет привычной нормой?

   Но даже и не в этом одном дело. На страницах, прочитанных вами, не раз упоминался Ален Бомбар. Теперь настала пора сказать о нем подробней.

  Мы прошли через Атлантику почти тем же маршрутом, что и доктор Бомбар. В его дневниковых записях названия "Канары", "Зеленый Мыс", "Барбадос" встречаются не реже, чем в нашем вахтенном журнале.

   Так же, как мы, он изнывал от безветрия и молил всех святых поскорее дотащить его до зоны пассатов; так же, как мы, он мучился, выбирая плавучий якорь, и физалия, которую он встретил, была, быть может, родственницей той, что обстрекала меня.

   Но конечно, Бомбару приходилось неизмеримо труднее, чем нам.

   Во-первых, он плыл один (предполагалось путешествие вдвоем, но спутник Бомбара в последний момент передумал); во-вторых, его резиновая лодочка была раз в шесть меньше нашего "Ра"; в-третьих, он странствовал без рации; и, наконец, в-четвертых, на борту "Еретика" отсутствовали еда и питье.

   То есть они были, малой толикой, в опломбированных мешках. Но Бомбар скорей умер бы, чем решился сорвать пломбы, потому что тогда его предприятие потерпело бы крах.

   Ибо Ален Бомбар взялся доказать: человеку волевому и осведомленному не страшно кораблекрушение, многие-многие одинокие дни среди волн.

   Бомбар собирал дождевую воду, а когда дождя не было, выжимал сок из пойманных рыб. Не боялся хлебнуть и забортной соленой водицы. Ел не только рыбу, ел еще и планктонную кашицу.

   У него сошли ногти на руках и ногах, его мучили авитаминозные язвы, долго потом он не мог нормально есть и спать - но он выжил, это было главное, он доплыл до суши и подал отличный, обнадеживающий пример тем, кто, терпя бедствие, окажется за бортом не по своей воле, - как знать, сколько жизней он таким образом спас?

   А ведь он мог, казалось бы, на берегу, в лаборатории все вычислить, поработать соковыжималкой на планово отловленном материале, составить таблицы содержания в планктоне питательных веществ - что, между прочим, он и проделал предварительно, - и на том успокоиться. Кто бы его осудил? Наш век, оснащенный самой разнообразной и совершенной техникой, вообще располагает к экстраполированию. Пациент приходит к врачу не иначе как с целым ворохом справок об анализах, и это закономерно: чем полнее исследование, тем точнее будет диагноз...

   И все же не сдана в архив трубочка стетоскопа! Все же иногда - пусть и крайне-крайне редко - настает необходимость, несмотря на обилие приборов, реактивов и инструментов, по-дедовски поднести к губам пробирку, в которой - опасный вибрион, подлежащий изучению!

   Приручение плазмы, борьба с лейкемией и раком, освоение космоса, наконец, - в той или иной степени это обязательно эксперименты на самом себе.

   Везде рано или поздно исследователь остается один на один, лицом к лицу с Неведомым.

   "Ра" в этом смысле не исключение, говорю без ложной скромности - и при этом имею в виду отнюдь не только ветер и воду, волны и штормы...

   Кто-то из первых читателей этой книги, просмотрев рукопись, заметил:

   - Что у тебя всюду "корабль" да "корабль"? Корабли в военном флоте, а "Ра" - лодка, судно, ладья, называй как хочешь, только не корабль! Не вводи читателей в заблуждение!

   Пожалуй, если не учитывать недавнего терминологического сдвига (на космическом корабле, к примеру, нет ни пушек, ни пулеметов), мой приятель прав. И все же настаиваю: "Ра" - корабль, так как плавания его были воинствующими.

   Мы воевали за дружбу и взаимопомощь, за чувство локтя, которое должно объединять народы не такой уж огромной Земли.

   Против зла в нас самих - за добро в нас самих.

   И добро победило!

   Да, мы проверили мореходные качества древних папирусных судов, пересекли Атлантику доколумбовым путем, уточнили в меру сил степень загрязненности океана и сделали многое другое, о чем уже сообщено в специальных статьях, докладах, отчетах, диссертациях, но есть аспект, который касается решительно всех, этнографов и неэтнографов, специалистов и неспециалистов.

   Экспедиция "Ра" показала наглядно, на практике: самые грозные препятствия преодолимы, если люди солидарны в главном, если вопреки всему, что их разделяет, они верны общей разумной цели.

   Ради одного этого уже стоило выходить в океан кораблику "Ра"!..

   Турист, пожелавший осмотреть в тот осенний день пирамиду Хеопса, был бы немало удивлен, взгляни он вниз, в лощину, которой начинается Сахара.

   Восемь человек, одетых будто для дипломатического приема - в белоснежных рубашках и строгих костюмах, восемь солидных взрослых мужчин бегали по небольшой площадке, нагибались, рылись в песке и вскрикивали от радости, выудив очередную коротенькую желтую палочку.

   Каирское солнце безжалостно палило, лбы и спины взмокли, пыль медленно поднималась вверх по брюкам, как ртутный столбик термометра. И кинооператор в нешуточном ужасе кричал: "Ребята, как я вас буду снимать?! Вы перемазались, словно черти!"

   Это мы искали кусочки папируса, которые должны были остаться на месте бывшего стапеля, там, где несколькими месяцами раньше строился "Ра".

   С невероятным тщанием, с непомерным азартом - ах, еще сувенир, еще, для дома, для друга, для знакомого, для сослуживца...

   Полно, в сувенирах ли была суть? Просто мы неосознанно старались растянуть минуты, когда в последний раз хоть что-то делаем вместе.

   Хрупкие желтые палочки - казалось, пока они в твоих руках, ничто не кончилось и продолжается путь. Мы хватались за эти палочки, как за волшебные. Нам не хотелось прекращать быть экипажем, терять свою выстраданную общность. Нам не хотелось прощаться.

   Словно мы боялись, что, расставшись, тут же что-то в себе утратим, чего-то нужного и уже привычного в себе лишимся, - снова превратимся в обыкновенных, в будничных, во вчерашних себя.

   Но - увы! - нельзя же весь свой век провести на папирусной палубе.

   Мы разъехались. Стали обыкновенными. Раздарили магические чурбачки. И "Ра", наш добрый "Ра", встал в музее Осло на вечный прикол.

   И все-таки, если вслушаться, по-прежнему журчит вода у его форштевня.

   До сих пор, когда мне в моей повседневной жизни приходится трудно, я слышу зов Тура: "Все наверх!" И сразу будто все они со мной рядом: Норман верхом на рее, Кей с кинокамерой, Мадани с сачком, великан Жорж с обломком весла...

   Абдулла белозубо смеется, Сантьяго полон идей, Карло задумчиво насвистывает: "Белла, чао, белла, чао, белла, чао, чао, чао..."

   - Есть "все наверх"! Мы не прощаемся, "Ра".