Норману трудно было поставить себя на наше место, понять нашу неумелость, нашу скованность в непривычной обстановке, и он не давал нам спуску; властный его голос звучал на "Ра-1" чуть чаще, чем требовалось. Еще нужно учесть, что Норман при старте был болен, отдавал приказы из спального мешка, и от сознания собственной беспомощности ему постоянно чудилось, что его распоряжения выполняются недостаточно четко и быстро.

   Позже мы - неумехи - поосвоились, приобрели некоторую сноровку, и причины неурядиц должны были бы исчезнуть. Но не тут-то было. Чем дальше, тем неуклоннее "горячие точки" перемещались из производственной сферы в бытовую, житейскую: спутник не устраивал не столько тем, как работает, сколько тем вообще, что он не таков, каким ты желал бы его возле себя иметь.

   Характерен пример с Абдуллой. В его адрес у меня в дневнике немало высказываний, суть которых в одном: Абдулла моется пресной водой, и это безобразие. Почему, собственно, безобразие? Воды на борту (первое плавание!!!) вдоволь, контроля за ее потреблением нет. А вот как это так, я обхожусь соленой, Абдулла же привередничает - чем он лучше других? Тем, что мусульманин? Коран ему не велит? Подумаешь! Как сказал бы отставной дворник Никита Пряхин из "Золотого теленка": "У всех коран!"

   Когда с водой стало немножко поджимать и Абдулле были запрещены пресные омовения, я отметил это в дневнике с удовлетворением: отошла коту масленица.

   К тем же дням относится другая запись: "Норман из тех, кто чистит зубы не утром, а вечером, и это меня настораживает". Ну, кто бы из нас в нормальных условиях ставил свое отношение к соседу в зависимость от того, чистит он зубы вечером или утром ?!

   Поучительно перечитывать собственные каракули...

   Я накапливал их день ото дня, заполняя страничку за страничкой, заботясь, чтобы поточней да поподробней, но только теперь, спустя год, замечаешь, какая безжалостная информация зафиксирована в дневнике обо мне самом, о моем драгоценном "я", ничуть не идеальном, брюзжащем насчет соломинки в чужом глазу, а в своем не замечающем и бревна...

   Дорогие мои собратья по плаванию! Если будете читать эту книгу, простите мою пристрастность, я ведь не следил за вами с облаков, я был с вами на мокрой палубе, среди путаницы канатов, - и там, на "Ра-1", и здесь, здесь палуба тоже мокра, так же перепутываются снасти и вырывается из рук весло, и парус не желает подниматься. Но мы уже гораздо лучше, неизмеримо уверенней справляемся со всем этим, едва не автоматически в нужную минуту приходим друг к другу на помощь, и житейские нюансы нас уже меньше беспокоят, остррта взаимного восприятия сгладилась - что нам теперь-то, казалось бы, делить?

   А столкновения по-прежнему возникали, бессмысленные, беспричинные - как правило, они гасились в зародыше и разрешались смехом, но и смех был лихорадочный и преувеличенный.

   Нечто неуловимое и бесформенное висело над нами, заставляло злиться по мелочам, лишало сил, обволакивало полем вялости и апатии.

   Что ж, предприятие, в коем мы участвовали, не было воскресной прогулкой; мы жили в обстановке реальной опасности и сознавали эту опасность, из минуты в минуту, из часа в час, и так многие дни - нагрузка на психику нешуточная.

   Весьма вероятно, что на нас влияла не только общая длительность путешествия, но и - особенно! - его двухэтапность. Пусть специалисты разбираются, но мне кажется, что провести в море четыре месяца подряд нам было бы легче, чем в два приема.

   Был еще фактор, менее явный, но могущественный, - мы все о нем догадывались, а сформулировал его профессор Сантьяго Хеновес, позже, в статье, написанной вскоре после нашего возвращения.

   Сантьяго ввел в употребление термин "нелимитированная активность". Вот что при этом имелось в виду.

   Современная цивилизация поставила человека в условия, при которых ритм его жизни размерен и упорядочен. Восемь часов работы, восемь - сна, восемь - досуга, - в таком режиме масса благ, однако есть из него и роковое следствие: попадая в обстановку экстраординарную - а это может случиться со всяким, - излишне "зарегулированный" человек с трудом и не сразу приспосабливается, его "цивилизованность" начинает ему мстить.

   Путешествуя на "Ра", мы оказались в некотором смысле - не удивляйтесь сравнению - в положении людей первобытных. Большая часть нашего времени тратилась на борьбу за существование; мы по нескольку суток подряд отдыхали лишь урывками, и то зачастую, едва успев прилечь, вынуждены были тут же вскакивать и возобновлять эту самую "активность без лимита", ненормированную, не санкционированную никаким НОТом, - а организм протестовал, требовал чередования труда и покоя, газеты утром и телевизора перед сном.

   Я, конечно, упрощаю. Среди нас не было людей, повседневная жизнь которых регламентировалась бы по хронометру "от сих до сих". Тот привык засиживаться за полночь над пишущей машинкой, этот не ведал удержу ни в работе, ни в развлечениях - а развлечения тоже могут быть весьма утомительны, - но в любой одержимости, в любой безалаберности содержится своя система, а тут мы ее утратили, мы не принадлежали себе, лишились права выбора, за нас выбирали ветер и волны.

   Дело даже не в физической усталости, хотя мы ее испытывали постоянно, а в неприятном, треклятом чувстве, когда не знаешь, доспишь ли до рассвета или выкликнут на аврал, в полчаса или в полсуток управишься с ремонтом брезентовой стенки. Управился наконец; доволен, счастлив - сдюжил, не сплоховал, вроде бы и не выдохся особенно, - и вдруг ловишь себя на том, что ужасно хочется обругать соседа: чего он опять запиликал на гармошке? И понимаешь ведь, что он тоже только что трудился как вол, и музыка сейчас для него - утешение, и мотивчик такой симпатичный, - все понимаешь и ничего не можешь с собой поделать.

   Так вода, бурля у дамбы, ищет лазейку, щелочку - и находит необязательно там, где ждут.

   Помню, мальчишкой я с приятелями баловался: брал воздушный шарик, нацеплял, примотав ниткой, на водопроводный кран, пускал струйку и смотрел, что произойдет.

   Происходил обычно в конце концов скандал, тем более что кухня, где это проделывалось, была коммунальная.

   Но раньше возникало упоительное зрелище: шар раздувался, набухал, покрывался разводами - и взрывался, как бомба. Причем за долю секунды до этого можно было предугадать, где он лопнет, - на цветной поверхности вспухало белое пятно, значит, здесь у пленки самое слабое место.

   Из бессчетного количества взорванных шаров не оказалось и двух, у которых это место совпало бы.

   Почему я об этом вспомнил сейчас? Сижу на завалинке, вокруг - будни: Сантьяго дразнит Жоржа, Норман играет на гармонике, Кей улыбается и молчит...

   Мы очень разные! Очень! И на то, что происходит с нами, откликаемся по-разному. И кто знает, что с нами сталось бы, если бы давление извне в нашей группе не уравновешивалось таким же мощным давлением изнутри!

   Ни для кого из нас не тайна, что доплывем мы или не доплывем - зависит только от нас. От каждого и - более того - от всех в целом. Вместе, всегда вместе, вопреки фрустрациям, стрессу, нелимитированной активности и всему прочему, - только вместе, в этом спасение и победа и торжество концепции, которую мы взялись доказать.

   "То, что объединяет человечество, является естественным и должно поощряться, и, наоборот, то, что разъединяет людей, является искусственным и должно быть преодолено".

   Это строки из декларации, которую мы все подписали в конце прошлого плавания. И мы верим, черт возьми, искренне верим в то, что мы подписали!

   Завершался очередной опыт с "гомеостатом", я заполнял протокол и согласно инструкции отключал батареи. Скоро им пришлось отключиться надолго, моего исследовательского пыла хватило на два-три сеанса, затем уже душа не лежала и руки не доходили, и хитроумный прибор впал в длительную спячку.

   Но опыт все равно продолжался. Он был непрерывен. И когда на мостике я глядел на компасную стрелку и старался предвосхитить ее рывки и прыжки, мне казалось порой, что это - стрелка "гомеостата", и океан тащит ее в одну сторону, ветер - в другую, а я - в третью, но равнодействующая есть, она обязательно отыщется, мы же не враги, мы союзники, нам нужно лишь согласовать усилия, примериться как следует один к другому.

   А если бы взглянуть на наш корабль сверху - как идет он зигзагами, сбивается с курса и вновь возвращается на курс, карабкается на пенистые гребни, скрипит рулями, хлопает парусом и движется, движется, неторопливо и неодолимо, - сам корабль мог показаться гигантской стрелкой на океанской шкале.

   Кораблем управляют по очереди восемь непохожих людей. Восемь вахтенных сменяются у румпеля. Восемь мужчин зовут во сне близких. Им представляется иногда, что плавание невозможно затянулось, что сил больше нет, что партнеры не оправдали надежд, но гигантская стрелка говорит о другом, она неопровержимо доказывает: восемь пар рук работают так, как надо, восемь пар глаз одинаково пристальны, восемь индивидуальностей несмотря ни на что находят общий язык.

   Не знаю, как для кого, но для меня ценнее и значительнее любых протоколов строки, которые я вписывал в дневник регулярно, не кривя душой:

   "Обстановка на "Ра-2" нормальная".

   Пусть она не всегда была нормальной. Важно, что и дни, омраченные конфликтами, я характеризовал так, а не иначе, то есть, отделял в сознании своем злаки от плевел, истинное от наносного и был уверен в том, что, как бы нынче солоно ни пришлось, утро вечера мудренее. И мои товарищи, без сомнения, были в этом уверены так же.

   Эксперименты на "гомеостате", как и тестовые испытания, показали, между прочим, что почти у всех членов экипажа - сильное "я". Почти в каждом из нас заложены возможности лидерства, и это в теории чревато осложнениями: представьте себе судно, на котором восемь капитанов, а подчиняться не хочет никто.

   К счастью, на практике этого не случилось. Очевидно, потому, что человек - не раб своих характерологических особенностей и способен, когда надо, их обуздать. Примечателен в этом отношении "феномен Карло".

   Карло Маури, отвечая на Миннесотский опросник, выдал странное соотношение: свыше пятидесяти процентов его ответов трактовались "за лидерство" - и столько же "за зависимость". В сумме получалось таким образом больше ста, что как будто противоречило здравому смыслу. Можно ли обладать свойствами и начальника, и подчиненного сразу?!

   Оказывается, можно. У Карло был богатый экспедиционный опыт, он привык действовать в составе малой группы. Идя в альпинистской связке, нужно быть готовым и безоговорочно подчиняться, и - в случае надобности - моментально взять руководство на себя.

   Такая "двуединость" требует значительной духовной прочности. Карло на борту "Ра" зачастую испытывал сильнейшее нервное напряжение: желать вмешаться - и не позволять себе этого, иметь точку зрения - и понимать, что твой голос не решающий.

   Правда, положение облегчалось тем, что он испытывал глубокое уважение и доверие к Туру. Раз уж подчиняться, то совсем не безразлично кому.

   Впрочем, речь не только о Карло. И нам, остальным, порой ударяло в голову - перетасовать, переставить, решить по-своему, настоять на своем, - и опять-таки, если мы сдерживались, то в первую очередь потому, что нашим руководителем был Тур.

   Как мы к нему относились, я уже говорил достаточно. Однако уважение уважением, обаяние обаянием, а в долгом походе на одних априорных, изначальных симпатиях командиру не продержаться. Авторитет - не недвижимость, а капитал, постоянно находящийся в обращении; нажить его трудно, а потерять - легко.

   Дни проходили за днями, спадали розовые завесы, романтические ореолы тускнели, а капитал Тура тем не менее умножался - уже не тот, не прежний, заработанный на "Кон-Тики" и в экспедиции на остров Пасхи, а здешний, сегодняшний, теперь единственно для нас приемлемый, поскольку на "Ра" имело значение только то, что совершалось на "Ра".

   Был и впрямь у Хейердала какой-то аку-аку, талисман, помогавший ему управляться с нами...

   Незадолго до своего отъезда из Москвы в Сафи я разговаривал о предстоящем путешествии с моим другом, кандидатом медицинских наук Михаилом Алексеевичем Новиковым.

   Новиков рассказал о том, как ставил опыты на "гомеостате" с восемью операторами. Пока задачи шли простые, группа решала их стихийно, по принципу "каждый сам за себя". Но вот задание усложнилось, потребовалась большая координированность действий - и тут же возникла нужда в ком-то, ответственном за общую групповую стратегию, в руководителе, который должен партнерами управлять. Чем группа многолюднее, тем раньше такой момент наступает, поскольку нужно разделить обязанности, создать управленческую систему с наиболее влиятельным во главе.

   - Постой, а как же Курт Левин? - спросил я.

   Курт Левин, эмигрировавший в США от фашизма немецкий ученый, один из виднейших психологов мира, в середине тридцатых годов исследовал, как влияет психологическая атмосфера на эффективность группы. Левин сравнивал анархическую, демократическую, автократическую модели; вышло, что лучшие результаты - там, где демократия.

   Значит, Левин ошибался?

   Нет, не в том дело; оказывается, между демократизмом и единоначалием нет четкой границы, все зависит от приемов управления. Если руководитель осуществляет полный набор управляющих действий, эффективность автократической группы ничуть не меньше, чем демократической.

   Новиков объяснил мне, что он понимает под "полным набором". Сейчас в свою очередь я попробую объяснить это вам.

   Некто закапризничал, жалуется на нездоровье - всем вокруг ясно, что не так уж он болен, и от капитана ждут поступков.

   А капитан медлит.

   Капитан с наслаждением отругал бы его за эти "штучки" и отправил бы к румпелю, но нет гарантий, что тут же не возобновится полемика, не разгорятся страсти, не появятся обвинители и защитники, - и Тур отпускает притворщика с вахты, берет на себя его дежурство, хотя сам устал ничуть не меньше других.

   Это не либерализм, не отступление, не сдача позиций. Просто Тур понимает сложность взаимоотношений в коллективе, сознает, что Париж стоит мессы, что единение экипажа дороже внеочередных часов у руля.

   Это и есть инверсия знака регулирования. Отказ от немедленного достижения частных целей ради достижения прежде всего целей общегрупповых.

   Поступая так, Тур словно отклоняет стрелку "гомеостата" в заведомо противоположный край шкалы. Теперь весь экипаж неодобрительно настроен к "трюкачу":

   "Тур за тебя дежурит, эх ты..." - и пользы от этого неодобрения куда больше, чем от капитанского выговора. Хитрецу не удалось сыграть роль беззащитной жертвы, на что он, возможно, втайне надеялся...

   Другое событие. На борту "Ра-2" идут споры, строить или не строить на корме брезентовую стенку.

   Тур уверен, что лоскутом ткани от океана не отгородишься. Вырази он это во всеуслышание, молви властное командирское слово - и вопрос будет решен.

   Но Тур говорит: "Не знаю. Не уверен, что поможет. Я лично - против. Но давайте попробуем".

   При таком подходе к проблеме он как руководитель в любом случае не проиграет: удастся эксперимент - прекрасно, все, что лучше для "Ра", лучше и для Тура, и он первый признает свою неправоту. Не удастся - ну, что ж, зато у Юрия и Сантьяго прибавится опыта, опыт без риска не приобретается, в следующий раз не семь, а двадцать семь раз отмерят, прежде чем резать.

   Так советует и житейская мудрость: учи плавать на глубоком месте. А по-научному это называется временный обмен функциями, сознательная уступка инициативы младшему партнеру.

   Сколько я встречал на своем веку командиров, бравших горлом и железной хваткой! Тур не таков. Он избегает вмешиваться в мелкие свары, как бы не замечая их (выжидание), или стремится сгладить углы ироническим замечанием, трезвым, спокойным словом (инициальная коррекци я). Но если уж его глаза становятся маленькими и колючими (принуждение) - берегись!

   Вот вам пять приемов управления; все они только что перечислены. Тур пользуется их гаммой, интуитивно чувствуя, когда какую клавишу нажать. Оттого и единоначалие его не обременительно, и лидерство его, как я уже упоминал, не формально.

   Любопытно в этой связи взглянуть на поведение другого члена экипажа, Сантьяго Хеновеса. У Сантьяго в первом плавании стремления к лидерству были сильны, и в пределах своей подгруппы (помните? - Сантьяго, Жорж, я) он оказывался, как правило, достаточно изобретателен и гибок. Но - только в пределах подгруппы! В отношениях с остальными участниками экспедиции он практиковал в основном инициальную коррекцию - вносил предложения, советовал, комментировал действия спутников. Что ж, для темпераментного члена экипажа, официальными полномочиями не облеченного, такая форма активности естественна. Сантьяго не лез в вожди, но не прочь был намекнуть, что при необходимости не оплошал бы. И намеки его производили известное впечатление. Однажды, к концу путешествия на "Ра-1", мы провели социологическую игру: заполнили анкету "выбор старшего". Если бы Хейердала не было, кому бы мы доверили собой командовать?

   Из шестерых опрошенных пятеро проголосовали за Сантьяго Хеновеса.

   Следовательно, наша группа расценивала Сантьяго как своего фактического суб-лидера.

   На "Ра-2" многое изменилось. Кое-кто стал неизмеримо более контактен, но зато у иных поубавилось темперамента, прежние подгруппы распались, возросла психологическая напряженность - да, еще раз подчеркиваю, во втором плавании нам пришлось гораздо трудней. Тем важнее его уроки.

   Именно на "Ра-2" уточнились окончательно положения, которые позднее мы с М. А. Новиковым сформулировали и которые я сейчас кратко изложу.