Далее Хейердал рассматривает естественные океанские маршруты к Новому Свету и от Нового Света. Маршрут Лейва Ейрикссона из Норвегии к Гренландии и Ньюфаундленду и маршрут Колумба, который длиннее, но предлагает мягкие климатические условия, чрезвычайно благоприятные течения и попутные ветры, и маршрут Урданетты, единственный маршрут из Азии в Америку, с "петлей" (которая на самом деле не длиннее прямой!) к северу от Гавайев - им, видимо, и плыли в Полинезию азиатские переселенцы - и встречный маршрут, названный именем Менданьи, - его можно также назвать маршрутом Инков, по нему проплыл "Кон-Тики", а впоследствии - еще семь (!) экспедиционных плотов...

   Обо всем этом обстоятельно рассказывается в статьях Тура Хейердала "Возможные океанские пути в Америку и из Америки до Колумба", "Заселение Полинезии", "Трансокеанские плавания: изоляционизм, диффузионизм или нечто среднее?", "Изоляционист или диффузионист", - которые я постоянно на этих страницах пересказываю или цитирую. Однако цитаты не заменят первоисточника в целом, и если вам захочется разобраться в затронутых проблемах основательней, возьмите книгу Хейердала "Приключения одной теории" и прочтите ее. Здесь же нам важен окончательный вывод, к которому приходит Хейердал:

   "...Океаны не барьер для мореплавателей, напротив, они как бы пересечены гигантскими ленточными транспортерами, способными доставить из одного района в другой все, что может держаться на плаву".

   Это очень важный вывод. Благодаря ему становится очевидной несостоятельность позиции изоляционистов, утверждающих, что все черты сходства древних культур Старого и Нового Света свидетельствуют в пользу независимого их развития, ибо как, мол, их иначе объяснишь? Слишком-де велико расстояние между древней зоной Анд и древним Средиземноморьем, и потому любые доколумбовы связи исключены.

   "А почему, собственно, исключены? - спрашивает Хейердал. - Что, разве океан до Колумба был иным? Не было еще Канарского течения и восточных пассатов? Или перед народами Средиземноморья стояли какие-нибудь психологические преграды, от которых испанцы и португальцы были свободны?"

   И абзацем ниже:

   "Мы, истинные европейцы, конечно же, не настолько ослеплены собственной историей, чтобы считать себя породой суперменов... Египтяне и их соседи в Месопотамии и Финикии лучше знали астрономию - основу навигации, - чем любой европеец, современник Колумба, Кортеса и Писарро. Финикийцы вместе с египтянами плавали вокруг Африки еще при фараоне Нехо, за двадцать столетий до того, как Колумб отправился в океан, который, по убеждению европейцев, кишел драконами и обрывался пропастью у горизонта. Мы восхищаемся способностями и мастерством древних, воплощенными в их гигантских пирамидах, совершенном календаре, богатой литературе и глубокой философии... правильно ли одновременно отказывать им в возможностях сделать то, что сделал Писарро с горсткой своих людей в эпоху, отмеченную суевериями и невежеством?"

   Речь идет, разумеется, о плаваниях Писарро и его соотечественников через океан, а никак не о том, что случилось дальше. Как известно, солдаты Писарро и Кортеса, продвигаясь по Америке, вступали в большие города с колоннадами, пирамидами и акведуками, дивились искусству ювелиров, кузнецов, ткачей. Затем, во имя злата и Иисуса, они прошлись по всему этому огнем и мечом. И постарались отменно - так, что позднее ученым пришлось буквально заново открывать, по крохам реконструировать древние цивилизации коренных обитателей Средней Америки, цивилизации, увы, погибшие не в результате природного катаклизма, не смытые наводнением и не погребенные землетрясением, а сознательно и варварски стертые с лица планеты.

   Не все, однако, исчезло бесследно. А кое-что и не исчезло вовсе, до сих пор существует, шумит листвой, цветет, плодоносит, не ведая, что стало живым памятником давно ушедших эпох.

   Недаром в статьях Хейердала столько внимания уделяется фактам, почерпнутым из этноботаники.

   Вот один из самых наглядных примеров. Среди растений, культивируемых человеком, в Америке широко распространен плэнтин, или банан. "Диких родственников" у него в Новом Свете нет, и потому, следуя взглядам изоляционистов, нужно было бы предположить, что банан появился на Американском континенте только с приходом туда европейцев. Действительно, старинные хроники повествуют о епископе Панамском - Томасе де Берланга, который в 1516 году посадил несколько корней банановых деревьев на острове Испаньола, откуда якобы банан распространился и на материк.

   Если это так, то получается, что распространялся он со скоростью, невероятной даже для неприхотливой сорной травы, потому что уже через четверть века бананы росли как культурное растение вдоль всей Амазонки.

   Можно ли представить себе, что, воздав хвалу епископу Панамскому, аборигены-земледельцы моментально вырыли часть посаженных им корней, перевезли их морем с Испаньолы к устью Амазонки, затем прошли на веслах самую длинную в мире реку, пробились сквозь джунгли с тяжелым грузом - и все лишь для того, чтобы вновь закопать незнакомые клубни, не зная даже толком, что из них вырастет?

   "Нет, - говорит Хейердал, - все же естественней верить инкским документальным свидетельствам, утверждающим, что банан - исконная, древняя культура Перу. И помнить, что еще в 1879 году археологи сообщали о находке банановых листьев и плодов в гробнице доколумбова кладбища в Анконе".

   Подчеркиваем: диких родичей у американского плэнтина нет, он не был, следовательно, "приручен" в Новом Свете и, значит, появился там уже в "одомашненном" обличье, - а случиться так могло, лишь если существовали древние трансокеанские контакты.

   Другой ботанический пример. Тыква.

   Тыква широко культивировалась в древней Африке. Ее использовали не столько в пищу, сколько для изготовления бутылей, в которых хранили воду. Точно тем же целям служила тыква и в Мексике, и в Перу.

   Считалось, что бутылочную тыкву - и ее семена - завезли в Новый Свет испанцы. Однако археологи обнаружили тыкву в доколумбовых культурных областях.

   Тогда была выдвинута новая гипотеза;

   "...Тыквы с семенами могли приплыть через Атлантический океан из Африки, быть вынесенными на берег тропической Америки и там прорасти. Индейцы должны были заметить, что кожура, высушенная над огнем, представляет собой отличный сосуд, и таким образом открытие африканцев было сделано индейцами вторично".

   Тур Хейердал комментирует этот довод так:

   "...Всякий, кто дрейфовал через океан, хорошо знает, что небольшие съедобные предметы, такие, как тыква, выброшенные за борт, сразу же станут добычей акул и "сверлящих" организмов. За четыре месяца, которые понадобились бы африканской тыкве, чтобы пересечь Атлантику, она тысячу раз могла быть проглочена океанскими мусорщиками - акулами или изъедена вездесущим корабельным червем... Парадоксально утверждение, будто из двух элементов африканской культуры - сухопутной тыквы и морской лодки - именно тыква, а не лодка может успешно доплыть до Америки!.."

   Происхождение американских бобов и американского хлопка тоже перестает быть загадочным, только если допустить возможность древних трансокеанских связей.

   Затем настает очередь этнозоологии - и оказывается, что мумии домашних собак, найденные в ранних доинковых захоронениях, поразительно похожи на такие же мумии в захоронениях Древнего Египта: бальзамированы собаки определенно одной породы! Затем приходит черед техники, проблемы существования у древних индейцев колеса...

   На какое-то время начинает казаться, что Хейердал - полностью на стороне диффузионистов: так настойчиво и увлеченно, и в лоб, и с флангов атакует он изоляционистские концепции. Но Тур Хейердал - отнюдь не догматик; он далек и от того, чтобы решительно все сходства цивилизаций древности объяснять взаимными проникновениями и влияниями. У каждого народа - свой путь, эти пути могут пересекаться или, не пересекаясь, совпадать, и дважды, а то и трижды и четырежды сделанное "изобретение велосипеда" вполне возможно.

   Не считая взаимопроникновение цивилизаций единственной пружиной их развития, Хейердал стремится доказать, что древние могли общаться и общались через океан. И есть в этом его стремлении упрямая, гордая вера в беспредельные возможности человека.

   ...Нет, это не были заурядные моряки, высадившиеся с разбитых бурей или сбившихся с курса судов:

   "Передача таких понятий, как иероглифическое письмо, число ноль, техника бальзамирования или трепанация черепа, требует от учителя большего, чем просто знание об их существовании или даже поверхностное владение их секретами. Отряд мореплавателей, способный основать такую культуру, как ольмекская, должен был быть достаточно многочисленным, чтобы включать в себя представителей интеллектуальной элиты своего отечества: вероятно, речь шла о тщательно подготовленной экспедиции колонистов, которая сбилась с курса".

   Куда они плыли? Как попали в Америку? Была ли их высадка на американском побережье запланированной или вынужденной?

   "Археологическая и летописная история свидетельствуют, что большие организованные группы колонистов в свое время выходили из Средиземного моря, чтобы основать поселения и торговые посты вдоль побережья западной Африки.

   Стела в Карфагене повествует о том, как финикийский царь Ханно около 450 г. до н. э. вышел в море с шестьюдесятью судами, полными мужчин и женщин, для того, чтобы создать колонии на Атлантическом побережье Марокко. Но и Ханно не был пионером. Задолго до него другие экспедиции, приплывшие из внутренних районов Средиземноморья, основали далеко к югу от Гибралтара, как раз там, где проходит океанское течение прямо к Мексиканскому заливу, огромный мегалитический город Ликсус.

   Римляне называли Ликсус "вечным городом" и говорили, что там похоронен Геркулес. Город был построен неизвестными солнцепоклонниками, и самое древнее из известных его названий - "Город Солнца". Кто бы ни построил Ликсус - ясно, что среди создателей его были астрономы, каменщики, писцы и превосходные гончары".

   Проникая все дальше в глубь Атлантики, посланцы Ликсуса могли достичь мест, где ветры и течения подхватили их суда и повлекли на запад - туда, где в небольшой области, окаймляющей Мексиканский залив, вдруг расцвела загадочная культура ольмеков.

У берегов острова Пасхи. Аборигены по просьбе Тура связали небольшую лодку из тростника.

   Остается последний вопрос: что это были за суда? Какое "плавучее средство" оказалось способным доставить в Мексику тыкву, семена хлопка, колесо, бананы, ткацкий станок и т. д. и т. п.?

   Изоляционисты говорят:

   "Мореходы, знавшие, как строить пирамиды, едва ли могли бы забыть, как строятся морские суда, на которых они сами приплыли. А между тем у индейцев до Колумба водными средствами передвижения были только плоты, каноэ и каяки из бересты и кож, или долбленки, или, наконец, особый вид плотов в форме лодки, искусно связанной из снопов камыша. На чем же явились в Америку африканцы? Неужели же на камыше?! Или, может, на папирусе?!"

   Ирония их как будто даже и основательна, поскольку "...лабораторные исследования, проводимые со связками папируса, показали, что этот материал пропитывается насквозь водой и теряет плавучесть менее чем в две недели. Эксперименты с папирусом в резервуаре со стоячей морской водой показали также, что сердцевина папируса быстро начинает гнить. Поэтому антропологи, специалисты по папирусу и морские эксперты - все согласились с тем, что древние папирусные суда-плоты использовались лишь на реках и озерах, причем их периодически вытаскивали на берег для просушки. Единогласно был вынесен приговор: на таких судах пересечь океан от Африки до Америки невозможно".

   Здесь в интонациях Тура Хейердала начинает явственно слышаться сталь:

   "Судить о качествах папирусного судна, подвергая испытаниям связку папируса, так же нелепо, как утопить в корыте гвоздь и заключить из этого, что "Куин Мэри" не способна плавать.

   Между экспериментами с материалом и экспериментами с законченным судном существует огромная разница.

   Мои собственные испытания судов из камыша на острове Пасхи, в Перу и Мексике по одну сторону Атлантического океана и из папируса на озере Чад и у истоков Нила - по другую произвели на меня чрезвычайное впечатление.

   Ни одно другое судно не сравнится надежностью, остойчивостью и грузоподъемностью с такой лодкой".

   Камышовые лодки употреблялись индейцами племени серис в Калифорнийском заливе вплоть до шестидесятых годов нашего века; до сих пор они широко распространены на озере Титикака и встречаются кое-где на северном побережье Перу.

   В Африке такие же лодки, но из папируса, с двуногой мачтой, с загнутыми носом и кормой, строились на Атлантическом побережье Марокко почти вплоть до начала второй мировой войны.

   И там, и здесь это были маленькие лодки, на которых плавали полунищие рыбаки, Но старинные рельефы и росписи говорили о лодках подобного типа, однако гигантских, вместительных, двухпалубных - не о лодках уже, а о кораблях, военным строем идущих но океану.

   Сформулировав для себя эту мысль, капитан "Кон-Тики" уже не знал покоя. Он жаждал эксперимента, жаждал ощутить на губах его соленый вкус, - отправился на Титикаку, затем - в Африку, на озеро Чад, разыскал там мастеров-строителей, которые согласились изготовить корабль по древнеафриканскому образцу.

   Обо всем этом гораздо подробнее пишет сам Хейердал в книге "Экспедиция "Ра". А мне надлежит рассказывать о другом.

   Планы экспедиции вынашивались, определялся маршрут, проектировался корабль, в каюте которого предусматривалось и для меня место, а я обо всем этом и не подозревал.

   Я занимался своими делами, жил своей жизнью, а в Советский Союз, в Академию наук шло письмо. В нем Хейердал извещал, что готовится проверять мореходные качества папирусного судна, что формирует интернациональный экипаж, что есть в этом экипаже вакансия судового врача. Он просил подыскать такового - чтоб знал английский язык, не жаловался на здоровье, обладал экспедиционным опытом и - обязательно! - чувством юмора, потому что предполагаются обстоятельства, в которых оно может оказаться крайне полезным.

   Письмо переслали в Министерство здравоохранения, оттуда - в главк. Профессор Николай Николаевич Гуровский просмотрел утреннюю почту и пожаловался случайно заглянувшему в кабинет моему другу и начальнику космонавту Борису Егорову:

   - Вот не было хлопот, Хейердал просит прислать врача, где его взять - с английским и с юмором?

   - А что его искать? - сказал начальник. - Он есть. Пошлите Сенкевича. Только что прилетел из Антарктиды, здоровый, не укачивается.

   Что он прибавил насчет моего чувства юмора, до сих пор не знаю. Между прочим, когда он в тот же день передал мне содержание разговора, я сперва принял это именно за шутку, за розыгрыш. Но положение оказалось серьезным, меня включили в список кандидатов. Конкурс был не маленький, видимо, не один мой шеф заходил к Гуровскому в кабинет, - и то, что в конце концов повезло мне, а не кому-то другому, разумеется, во многом случайность.

   Вскоре меня вызвал заместитель министра Аветик Игнатьевич Бурназян:

  - Не трусишь?

   - Вроде бы нет.

  - Почему вроде бы?

  - Но ведь я не знаю, чего бояться!

Деталь конструкции лодки "Ра"

   Увы, через три месяца, сидя в самолете, я четко знал, чего боюсь. В который раз листал русско-английский словарик, снова и снова мысленно повторял приветственную речь, ужасался ее высокопарности и банальности, без конца менял варианты, совсем в них запутался и мечтал лишь о том, чтобы самолет - он и без того опаздывал - летел до Каира как можно дольше.

   Я боялся встречи с Туром! Боялся показаться неловким, косноязычным, предстать в невыгодном свете, - первое-то впечатление самое сильное, станет он разбираться! Попросту отошлет обратно, что ему - замены мне не найти?!

   Уже в салон пахнуло прохладным ночным воздухом, пассажиры двигались к выходам, а я будто прилип к креслу. Наконец стюардесса громко спросила: "Есть в самолете русский врач? Его ждут у трапа!" - и я решился, сосчитав про себя до пяти.

   У меня в руках была канистра со спиртом, ее не разрешили провозить в багажном отделении, и весь полет пришлось ее баюкать. Прижимая канистру к груди, я медленно спускался по трапу, не сводя глаз со стоявшего внизу моложавого, подтянутого мужчины со значком, изображавшим бородатого Кон-Тики, на пиджаке.

  Первое, о чем он осведомился, было:

   - Что это у вас?

  - Спирт, - ответил я.

   - Очень рад, - он прищурился понимающе и довольно ехидно, глядя на внушительную канистру, а я глядел на него, и волнения мои с каждой секундой рассеивались. Мне уже казалось, что мы знакомы давным-давно.

   Заготовленная приветственная речь не пригодилась. Тур деликатно отложил расспросы и разговоры на утро, отвез меня в отель и пожелал спокойной ночи.

  Однако я почти не спал в ту ночь.

   Слишком многое сразу навалилось - перелет, Каир, перемена климата, незнакомые запахи, легендарный Хейердал где-то близко, за стенкой, - короче говоря, я чуть свет был на ногах, и первое, что я увидел, взглянув в окно, была пирамида Хеопса.

   Позже я узнал, что номер с видом на пирамиды, так заботливо выбранный для меня Туром, влетел ему в копеечку.

   Может быть, об этом надо рассказывать как-нибудь иначе, с восклицательными знаками, лирическими излияниями и краткими сведениями о фараоне Хуфу, но я не умею. Вышел из гостиницы, мимо загона, в котором просыпались ослы и верблюды, отправился к пирамиде, стоял у ее подножия, трогал камень рукой и думал о том, что, конечно же, люди, соорудившие такое чудо, могли и переплыть океан, и о том, что связь времен неразрывна, и как это прекрасно и непостижимо, что мне с товарищами предстоит пройти дорогой древних и повторить их маршрут.

   А вокруг, несмотря на рассветный час, шумела толпа гидов, они дергали меня за рукава, предлагали сфотографироваться верхом на дромадере, но я позорно удрал от них обратно в отель.

   Тур ждал меня и удивился, что я уже успел погулять; кажется, его порадовало, что я - такая ранняя пташка. Легкий завтрак - джем, хлеб, масло, кофе, - и мы сели в "джип", который повез нас к месту строительства "Ра".

   Волновались мы оба необычайно: я - потому, что не терпелось увидеть корабль, Тур - потому, что ждал, как мне понравится "Ра", и страстно желал, чтобы он мне понравился.

   Мы беспокойно ерзали на сиденьях, улыбались и переглядывались, и Тур стремился рассказать сразу обо всем: и о том, что скептики пророчат - больше двух недель корабль на плаву не продержится, но это враки, он только впитает влагу, и все, вода в воде не тонет; и о некоем экспериментаторе, который у себя дома в ванне замочил стебли папируса, выдержал их там некоторое время и обнаружил, что гниют, и торжествующе написал об этом Туру...

   - А я ему ответил, что нужно менять в ванне воду!

   Мы обогнули пирамиды и спустились в лощину, в овражек, там стояло несколько белых палаток, но их я заметил уже потом, сперва я увидел Ее.

   В лучах солнца, начинавшего припекать, желтым золотом сверкала, и блестела, и пахла свежим сеном странная и прекрасная ладья с загнутыми носом и кормой.

Именно на таких судах древние мореплаватели могли пересечь с востока на запад Атлантику.

   Она была словно из сказки.

   Она сразу мне понравилась.

   Я обежал ее кругом, потом обошел медленно, потом, едва дождавшись приглашения, а может быть даже и не дождавшись, скинул туфли и босиком ступил на ее упругую палубу, она пружинила и напоминала о детстве, о сенокосе в деревне, - как сладко и страшновато было тогда стоять на верхушке свежего стога, острый медовый запах увядающей травы бил в ноздри, над головой плыли белые облака, и если запрокинуть голову, казалось, что это не облака, что это ты сам плывешь...

   Хотелось немедленно заглянуть во все закоулки, потрогать все веревочки и канаты и скорей-скорей закончить сборы, достроить, довязать и дозакрепить все, что нужно, бросить в каюту вещички и отплыть, отплыть наконец!

   Тур видел, как я счастлив, и сам был счастлив от этого, но делал вид, что ничего особенного, корабль как корабль, вокруг и кроме него немало интересного. Он потянул меня туда, где в чане намокали папирусные кипы. Взял стебель и опустил его вертикально в бочку, нажал и отпустил резко, и стебель вылетел, как пробка, - вот какая плавучесть! Тур сиял.

   У него было еще что показать: он подошел к чану и прыгнул, как был, в светлом костюме, на связку папируса, забалансировал, вот-вот упадет; я испугался, а Тур смеялся и объяснял, что на эту же связку, будь свободное место, могли бы стать еще трое.

   Он еще что-то показывал и объяснял, кого-то подзывал, кому-то меня представлял, знакомил меня с будущими моими спутниками, и незаметно я превращался из экскурсанта в полноправного участника работ, что-то уже тащил, привязывал, даже высказывал суждения, даже спорил; но чем бы я в тот день ни занимался, с кем бы ни разговаривал, куда бы ни глядел - перед моими глазами стояла сверкающая золотом ладья, ладья Аладдина и Синдбада-морехода, ладья из волшебной сказки о море и солнце - наш чудесный корабль, наш "Ра", на котором предстояло нам плыть.