Она касается ее кончиком языка, и удар тока в тысячу вольт пронизывает все его естество.

   Его трясет изнутри, и в патетическом жесте он закрывает глаза и закусывает губы.

   Во что бы то ни стало зрители там внизу должны воспринять это как глубокое потрясение оратора, охваченного пафосом высокого смысла и предназначения.

   Негодяи, подлецы, плутократы, взяточники, лжецы, грабители собственного народа!

   Его всасывает в себя фантастическая форсунка, готовая поглотить его целиком. Но он удерживается из последних сил. И в награду накопившийся селевый комок, трепещущий и страстный, напряженно пульсируя, наконец прорывает несокрушимую дамбу и блаженно растекается своей необъятной тягучей массой, пытаясь затопить все поднебесье, без остатка, до самого горизонта. Все исчезает под ним - и площадь, переполненная народом, и дома вокруг нее…

   Колени от слабости подгибаются. Но он должен во что бы то ни стало устоять. Да!

   Он держит себя мужественно и, воздев к небу карающую длань, грозно тычет указательным пальцем в сторону правительственной резиденции. Скоро уж, скоро он по праву займет ее.

   Но надо продолжать!

   Полное и окончательное моральное разложение правящего аппарата во главе с президентом окончательно демонстрирует полную неспособность руководствоваться в первую очередь интересами населения всей страны, его нуждами и жизненными запросами. А посему удаление его в отставку сейчас является единственным выходом из сложившегося кризисной ситуации.

   Он заканчивает свою пламенную, обличительную речь.

   Толпа, как пораженная громом, стоит и молча взирает на него.

   Что? Что случилось!? Черт возьми!! Где овации, где аплодисменты?

   Он обводит взглядом молчащую площадь, поворачивает голову и все понимает. Во всю ширь экрана голубеют борта его твидового пиджака, а между ними курчавая головка все еще впивается истекающими губами в его набухшую грешную плоть. Сюжет отнюдь не для детской телепередачи.

   Толпа очнулась. Толпа свистит и улюлюкает. Толпа воет.

   Подонок! Мразь! Он издевается над нами!

   О, это полный провал! Окончательное фиаско. Так глупо, на пустом месте проиграть такую гениально раскрученную компанию.

   Понятно, операторы подкуплены. Мерзкие папарацци. Эти негодяи все-таки обвели его вокруг пальца и коварно стяжали сокрушительный компромат, который в одно мгновение растоптал его непревзойденное реноме.

   А все эта дрянная, задрипанная шлюха! Секретутка проклятая! Черная мамба!

   Разве он мог и помыслить, что эта суперкрасотка - подсадная утка. Позолоченная блесна, утопающая хищными крючками в крашенных перьях, заброшенная коварными врагами для погубления его блестящей, рвущейся ввысь карьеры выдающегося политического деятеля всех времен и народов.

   Он отталкивает ее коленом и вырывается из цепких объятий.

   Толпа, наблюдая за этим, как неожиданно налетевший ураган, взрывается изнутри ревом.

   Он спешно покидает балкон, пробегает апартаменты и вырывается на лестницу. Грохоча каблуками, через две ступеньки, он пролетает лестничные пролеты и оказывается у рецепции. Но тут его уже ждут прорвавшиеся в отель парни в форменных робах. Один из них подскакивает к нему и со всего размаху заезжает кулаком в скулу. Спасибо. Он прикрывается блоком и, сев на заднюю ногу, выбрасывает переднюю в стойке.

   Нет, он не ждет, пока его окончательно отдубасят. Проворно выворачивается из-под очередного выпада, и, саданув ближайшего туфельным носком в пах, с гепардовой скоростью мчится за лестницу, налево, к лифтовым дверям. Благо они распахнуты. Кнопка вдавлена, мгновение, и лифт благополучно взлетает ввысь.

   Он опять в номере. От лестничного пролета доносится топот многочисленных ног.

   Кажется, пора прекращать этот цирк!

   Он захлопывает дверь в сортир и стартует.

   Чао, кретины!

   Взломавши дверь, они никого не обнаруживают и начинают понимать, что, похоже, они имели дело с реальным духариком - настоящим зомби, вудувистским зомби, залетевшим поживиться в их края откуда-то из низовьев Замбези.

   Так предполагает вон тот верзила в гороховом жилете, прямо поверх голого тела, из выреза которого сверкает серебром рано поседевшая грудь, украшенная татуировкой. Иисус, распятый по воле собственного народа. Остальные слушают его внимательно, даже подобострастно, и согласно кивают головами. Безусловно, он для них огромный авторитет, этот верзила, настоящий лидер.

   Потоптавшись по комнатам, в бессилии сжимая набухшие от не выплеснутого гнева кулаки, они высыпают на улицу, случайно опрокинув на парадной лестнице напольную китайскую вазу с чубатыми, пухлыми близнецами вместо ручек. Ваза разлетается вдребезги, а щекастые сиамские близнецы оказываются наконец-то разъединенными и оттого счастливо скалятся из-под ног пробегающих.

   Полиция, как всегда, прибывает слишком поздно, и, скептически покачав начищенными кокардами, успокаивает администрацию гостиницы, еще минуту назад до смерти перепуганную, а теперь свято жаждущую мести и компенсации за нанесенный ущерб.

   Мол-де, мсье, все обычно бывает гораздо хуже, во много, много крат хуже, чем в вашем случае. Эти вонючие кроты, эти грязные горнорудные гориллы, когда по-настоящему рассердятся, обычно способны на большее, на значительно большее, поймите, настоящие громилы, сущие звери, мсье, да-да, а так все обошлось жалкими мелочами - какой-то сраной вазой и синяком у плешивого портье. Так что, вам еще крупно повезло, ребята! Ну, все просто почти тре-бьен, полный оу-кей и облегчительный оревуар. Адиос, достопочтенные! Бейби, гудбай. А у вас есть лицензия на эту крошку? Ну, да ладно, в другой раз…

   После черные "копы царя Соломона", резко козырнув, резво ретируются, оглушительно взвывая сиренами и дискотечно мелькая мигалками.

   А он уже далеко. Пять часовых поясов позади. Он благополучно приземляется в сортире собственной квартиры. Облегченно усаживается на опущенную крышку унитаза и переводит дух. Потом на цыпочках пробирается в ванну и, щелкнув выключателем бра, пристально рассматривает в зеркале свое отражение.

   Негра, народного трибуна и претендента на президентский пост Берега Слоновой Кости, как не бывало. Но синяк под левым глазом набряк, как пареная свекла.

   Удрученно понурив голову, он выходит на кухню и замирает, невидимый и неслышимый, в дверном проеме.

   Папа уже завтракает.

   Вначале - ледяной бульончик из петушиных крылышек в дрожащем коллоидном состоянии, в окружении вымуштрованных по ранжиру жестяных коробочек с различными мыслимыми и немыслимыми пряностями, в разнообразнейших сочетаниях.

   Поедая, он постоянно меняет его вкус, посыпая тем или иным видом специй. Но неизменно начинает с черного, размолотого до ядерного распада, перца. А дальше в невероятных аранжировках и пассажах, вскипая пламенными аккордами, трепещут в химерных, фантастических сочетаниях всякие кари, тари, шари, фессиери… Перцы душистые - белые и голубые.

   Имбирные корешки, истертые в пыль и рубленные.

   Киндза напару с кориандром - на пару.

   Хрен деревенский, тмин с тимьяном, анис лизаный, притраханый тархуном.

   После - герцоговинский эстрагон.

   Потом рифмует его пастернаком, обернутым шафраном.

   Как во хмелю, несуетно сует хмели-сунели.

   Батоно, маглобт! Уже сунул.

   Для сложного муссирования идет в ход огуречная трава бураго и садовый чабер. Плюс пахучий, как сама весна, сельдерей. Розмарина совсем чутку. И крошку куркумы с турмериком.

   Но вот, наконец, и роскошный кресс с ностальгической темой иссопа.

   Затем - царский базилик задает свою помпезную тему. Но ему резко, наперевес, как прыжок с трамплина - кайенский "ред-хот-чили-пеперс"! Исход - в каперсовые реверсы.

   Но тут папа не выдерживает и для удержания равновесия жахает калган - на самом кончике ножа. После, бледнея от майорана, он срочно вводит леденящие порции фенхеля.

   И все патетически венчает королевский портулак с гомерическим воплем кардамона.

   А в завершение этой раблезианской феерии - тутти нанкинского чая "пуэр" с тонким привкусом коровьего навоза, который возвращает папу обратно в детство, на деревню к бабушке, и заставляет затянуть уже изрядно повыцветший, серый, как сентябрьское небо, глаз ностальгической поволокой. И выдавить первую, чистую, сентиментальную, как у юной читательльницы "Консуэло", слезу.

   Скрип половицы под его ногой заставляет папу очнуться.

   Папа оборачивается и сердито смотрит на сына.

   Тот стоит, виновато понурив голову. Тень от брови, увы, не способна скрыть растекшийся на пол скулы синяк.

   - Ого, фингал! Опять подрался?!

   Папа укоризненно качает головой.

   - Небось, из-за девчонок? Балбес!

   Папа сегодня как никогда прозорлив.

   - Эх ты, тинейджер! - в сердцах вздыхает он, презрительно прищурив глаза, и, тускло сверкнув ложкой производства дочерней фабрики "ЗиЛ"а, усаживает в рот последнюю, упругую, клейкую свиную шкурочку, вначале прокопченную, потом проваренную, туго завернутую в мерцающую спираль удаляющейся галактики, уже готовую в последний момент распуститься по всей плоскости тарелки. Она так восхитительно елозит в папином рту, оставляя на зубах мудрости густые скопления межзвездной пыли.

   Папа заглатывает ее окончательно, сопровождая процесс утробным урчанием.

   - Эх, сынок, расти тебе еще и расти!