БЕСКРАЙНЯЯ ПЛОТЬ

   Неустанный проповедник незыблемых истин, он величественно выступает на балкон гостиницы "Либерасьон", как выплывает флагманский галеон на изумрудную гладь Неаполитанского залива, соревнуясь белоснежностью парусов с кудрявым барашком облачка на макушке Везувия. Но вдохновенный порыв, тут же перешедший в восторженное состояние, до такой степени распирает аккордеон его широкой атлетической груди, что он не выдерживает и закашливается.

   Он плюется и хрипит без удержу, сморкаясь от набежавших слез и зверски чихая, так что эхо громом отражается от фасадов по ту сторону площади Свободы. При этом дождь микроскопических брызг из его несчастного носа оседает прямо на немую, неподвижно стоящую толпу, чем незаметно провоцирует в ней оживление и новый прилив бодрости. Вначале одинокий тонкий, как щебет амадины, голосок желает ему здоровья, а потом уже тысячеголосый, восторженный рев перекрывает его, как океанская волна, вбиваемая муссоном в гранитный гравий побережья. Будьте здоровы, сеньор кандидат!

   Да, да, сейчас он, как никогда полон энергии и уверенности, ибо известно ему очень много, если не все на свете, а им, стоящим робким бараньим стадом там где-то внизу и немо внемлющим его пламенным диатрибам и риторическим пассажам, безнадежно мало. Более того, он до сих пор не утратил способности ежеминутно убеждать их в этом, постоянно демонстрируя на кончике своего розового, как вареная креветка, языка сверкающие кристаллики льда из несметного айсберга секретной скандальной информации под общим грифом "политический компромат".

   Но главное, он единственный знает пути социального спасения для них всех - всех, без исключения! И для детей их и внуков, и немощных родителей… В том-то и состоит секрет его бешенной популярности. Берег Слоновой Кости он покоряет с воодушевлением пакостника, который крупно нашкодил в родной школе и теперь умело заметает следы, свершая священный план мести за крах на контрольной по сакральной стереометрии, одному только богу доступной для понимания да еще этой старой очкастой зануде в накладных локонах. Но так, чтобы об этом ни одна живая душа не узнала! Не то чтобы, не дай бог, родители, училка или завуч, или сам директор! Но даже ближайший друг, рядом за партой, традиционный хранитель сокровенных душевных тайн и секретных кодов, всех этих влюбленностей и ненавистей, которые через край переполняют годы раннего переходного возраста.

   Телепортируемый мгновенно, он перемещается сюда угасающими ночами, за час до восхода, в едва теплящемся предрассветном зареве, очерчивающем чернильные силуэты элеваторов зернохранилища и луковичных бань Преображенского собора. Но единым махом преодолев пять часовых поясов, он оказывается на западном побережье Африки уже поздним ярким утром, именно тогда, когда главная площадь Абиджана, столицы страны, целиком запружена демонстрантами - работниками городских путей сообщения и шахтерами алмазных копей, которые бастуют вместе.

   По пути он из прыщавого, бледного подростка с редкими волосками под носом неожиданно превращается в сорокалетнего высокого, породистого негра, гордого отпрыска местной князьковой аристократии, адвоката с высшим европейским образованием, закончившего с отличием Сорбонну.

   Олицетворяя собой подлинный апофеоз гуманного культуртрегерства, ему одинаково легко вещать истину, необходимую народу, на любом из языков бывших колониальных администраций - на французском, английском, испанском или итальянском. Полиглот, он способен общаться со всеми, кто в течение столетий топтал здешние берега.

   Не менее ему доступны и бауле, анья, кру и сенуфо - диалекты основных племен этого забытого богом угла черного континента, начальные буквы которых выстраивают анаграммой трогательное, ласкающее слух, словечко. Словечко, как овечка - "бакс".

   Но чаще все же он пользует горячо обожаемый крио, родимый креольский пиджин - костурбатый, рокочущий грассирующими пассажами, городской говор припортовых трущоб и бидонвиллей. Йес, сер, всегда к вашим услугам! Уи, мсье, увы! Перите мерта матупу, колта эртери…

   Когда он ораторствует, то становится неистовым, и пораженные его красноречием слушатели, стоящие там в ногах, разинув свои розовые большегубые рты и закатывая антрацитовые зенки, так, что раскрасневшиеся белки норовят повыскакивать из воспаленных орбит, как бильярдные шары, выдавливаемые из луз обратно - на едко-зеленое сукно столов ночного казино "Негоро". Они беспрекословно, затаив дыхание, терпят любые его эксцентричные выходки и необузданные эскапады, неизбежный продукт его взрывного темперамента, смиренно внемля божественному гласу новомодного повелителя дум. Эти наивные и простодушные работяги, потомки деревенских рыбарей и скотоводов дальней саванны, и впрямь воспринимают его, как племенного колдуна, который в приступе неистового пароксизма искренней душевной боли, с пеной у рта, бьется в конвульсиях, общаясь с разбуженными тамтамами духами предков.

   И впрямь, как прекрасен он в этой своей светло-голубой твидовой паре, с гордым, пунцовым от натуги горлом героя и мученика, перехваченным кроваво-красным галстуком от Пако Габано, из-под которого лихо торчат рожки накрахмаленного клетчатого воротничка. Истинный, самоотверженный сын народа, готовый жизнь отдать за его счастье и благоденствие! Виват! И галстук реет, как немеркнущий символ подлинных перемен, хлопая на ветру своими багровыми концами, иногда поощрительно укладываясь не его поднятом в приветственном жесте, могучем плече, словно напоминая - мужайся, брат, мы вместе, до полной и окончательной победы в непримиримой борьбе с врагами прогресса и всеобщего благоденствия!

   Да, такого красавца-кандидата не было у них доселе никогда. Экстренные перевыборы главы государства наконец-то позволят им вздохнуть по-новому.

   Два гигантских жидкокристаллических монитора, закрепленных по обе стороны завешенного флагами балкона, транслируют его полупрофиль в три четверти, одновременно и слева, и справа, отчего создается впечатление, будто со стены одновременно вещают братья-близнецы, точь-в-точь повторяя движения друг друга, как на сеансе шейпинга, синхронно взмахивая руками и дергая головой.

   Без сомненья, его политическая карьера обречена достичь апогея абсолютной, неограниченной власти. И это произойдет вот-вот, со дня на день, тем паче что подавляющее число избирателей готовы беззаветно отдать за него свой вдохновенный голос.

   Выборы послезавтра. Его блистательная кандидатура, несомненно, вне конкуренции, и несчастная, запутавшаяся во внешних долгах и внутренней коловерти псевдореформ страна наконец-то обретет в его лице того, кто ей нужен именно сейчас. Просто необходим до зарезу.

   Лучше претендента и представить себе невозможно. Молодой, сильный, образованный. Он горы свернет одним махом, одним точным поворотом рестлингового предплечья. Не то, что эти старые сраные парламентские пердуны, кротолазы лежалой политики, коллаборационисты старой колониальной администрации и правительственные конформисты. Его, именно его ждет президентское кресло Берега! И ни одна, вы слышите, ни одна тварь не посмеет вырвать его из этих цепких, мускулистых рук яхтсмена и кикбосера.

   Надо еще, согласно Кербери, подержать внимание электората хотя бы пару минут и все - баста. Положенный отбой. Работают только мониторы. Демонстрация каскада роликов, отображающих героические вехи его пламенной биографии - борца, политика, профессионала, семьянина… Встречи с избирателями, интервью, паблисити и плебисциты. Эффектный видеоряд. На сорок семь минут.

   Можно наконец расслабиться - вернуться с балкона в номер, и привести себя в порядок. Собраться с мыслями, сформулировать тезисы, отфильтровать аргументы.… Собрать, словом, куски. И, конечно, предаться релаксации. И венец этой релаксации - его новый секретарь-ассистент, умопомрачительная дива, просто глаз не отвести!

   Вот она заходит, цокая золотыми каблучками, нежно прижимая лакированную крокодиловую папку с тисненым серебром его личным факсимиле к роскошной, перечеркнутой дужкой ослепительного жемчуга, остро декольтированной груди, огромной, как две его головы, и упругой, как латексный мячик для конного поло. Ей-богу, у него никогда такой роскошной бабы не было!

   На ней помимо жемчуга строгий деловой френч, подчеркивающий вставными шелковыми доминантами талию, и без того узкую, как у мухи цеце. Но ноги, бог мой, ноги! Они с ума свести способны любого - кобеля или импотента - кого угодно. Идеальной линии и формы, ровного шоколадного цвета, они демонстрируются почти целиком, едва прикрываемые черным мини с вырезами на божественных бедрах, перехваченных радужно переливающимися спиральными цепочками.

   - Как видишь, я еще не готов! - заявляет он ей.

   Его экстренно бреют.

   Укутанная ноздреватой пеной щека постепенно обнажается под ловкими росчерками семилезвийного станка "Кюлот" в проворной руке отельного брадобрея - молодого паренька в белоснежной фирменной куртке с гербом на груди.

   Не смея пошевелить головой, он демонстративно хмурит лоб. Потом не выдерживает.

   - Фигаро, можно побыстрее?! - капризно цедит он сквозь зубы. - Ко мне уже пришли, не видишь - синьора из предвыборного штаба!

   - Сейчас, мсье, сейчас! Я уже заканчиваю…

   Перепуганный цирюльник с перехваченным через локоть полотенцем и тазиком, полным мутной, белесой воды, убегает в коридор, плотно прихлопнув двери задницей.

   Она садится ему прямо на колени и, обвив шею прохладными пальцами со стальным маникюром, припадает своими сочными, как авокадо, губами к его шее, еще щиплющей после лосьона. Там, пониже уха, у темнеющей кофейным зернышком родинки.

   - У тебя здесь кровь, мой президент! - с придыханием мурлычет она, и облизывает родинку лаковым, скользким, как очищенный плод киви, язычком.

   - Проклятый скорняк! Еще и содрал с меня, помимо кожи, пять шиллингов, сукин кот…

   - Он спешил оставить нас наедине.

   - Ладно, ладно! - гундосит он, поспешно залезая влажной, горячей ладонью прямо в острый, как акулий плавник, вырез ее юбки.

   Она упоенно закатывает свои агатовые, огромные, как у антилопы Беннета, глазищи.

   Но в этот момент снаружи, с площади доносится нарастающий рев скандирующей толпы, неустанно требующей своего обожаемого кумира.

   Он недовольно морщит лоб. Надо возвращаться на балкон.

   - Ни мгновения покоя у бедняжки!

   Она пронзительно хохочет, сверкая ожерельем идеальных зубок.

   Он, недовольно буркнув, ссаживает ее, и, запахнув пиджак, величавой походкой возвращается на балкон. Там замирает, возложив ладони на перила, за которыми бушует прибоем возбужденная его появлениям толпа.

   Выдержав паузу, отрывает ладони от перил и приветствует благословляющим жестом свой бедный, свой великий народ, исстрадавшийся ожиданием лучшей доли.

   Смотрите - мои длани чисты перед вами!

   Толпа ревет от восторга.

   Он улыбается в ответ своей уже ставшей знаменитой, ослепительной улыбкой. Благо, у кандидата на первый в стране пост великолепный дантист, умница-японец, не погнушавшийся открыть частную клинику с ультрасовременным оборудованием в их забытой богом дыре, что теперь позволяет ему одновременно беспрепятственно ковыряться алмазным буром в кариесных шхерах как ныне действующего президента страны, так и абсолютного лидера оппозиции. Воистину зубная боль примиряет всех, парализуя любую политическую агрессивность.

   Все приходится делить, даже протезиста!

   Но нет, он все преодолеет, и одолеет всех. А этого выскочку-недоучку - в первую очередь. С его черным, изжеванным в талии коверкотовым жакетом, точь-в-точь как у агента похоронного бюро. С его безобразным, коверканным инглишем и манной кашей под языком. С его росточком недомерка и повадками бабуина, накачанного транквилизаторами. С его неистребимой, прогрессирующей плешью, тщательно скрываемой начесом припомаженных волосиков. Куда ему до него, красавца и спортсмена?

   А эта коррумпированная банда стяжателей и наглых пройдох, составляющих его кабинет?

   Негодяи! Они попомнят, они никуда не спрячутся, не увернутся от его обличительного жала, похотливые прожорливые коты. Нет - скоты, жирующие на крови и поте народном. Они-де будут утопать в роскоши, дурея от праздности и безделья, а кто-то будет за них крутить баранку за гроши или, того хуже, гнить под землей заживо, добывая на-гора драгоценный изотоп углерода, стабильно обеспечивающий миллиарды от экспорта, которые оседает неизвестно где. Известно где - на личных счетах плутократов и пройдох!

   Толпа согласно рокочет и аплодирует. Он опять вскидывает руки в красноречивом жесте. Сейчас можно величественно помолчать, выдерживая риторическую паузу, согласно Бойсу, от двадцати до сорока секунд, пока накал страстей не спадет и аплодисменты не утратят свой четкий слаженный ритм и синкопированный такт.

   Как они благодарны за его потрясающую душу способность отозваться на любые животрепещущие проблемы злободневности!

   Следуя рекомендациям Дрофта, солнечное сплетение оратора должно быть по возможности максимально защищено, во избежание ударной энергетической волны негативных эмоций предвыборного электората.

   В "Либерасьоне", к счастью, балконные перила высоки как нигде. Да-да, высоки и широки так, что можно спокойно ставить коктейли и бутылки со спиртным, не боясь, что они опрокинутся наземь. Хотя случается всякое. На днях вот свалилась же банка пива прямо на габонского посла, высаживающегося из своего "понтиака". И дело чуть было не дошло до международного конфликта. Но благо, пиво оказалось его любимым, "Слеза альтруиста", и все обошлось. А поначалу рассвирепел, как сам Чака перед лавовой атакой зулусов. Но потом, когда разглядел любимый бренд, поуспокоился. А уже вечером, во время суаре, скалясь во всю челюсть, отшучивался и каламбурил, мол-де совершал экстремальный пробег во время сафари под мчащимся, мочащимся слоном и случайно угораздил эполетом под "струю слез".

   А если бы это оказался, не-дай-бог, "Гяйникен" или "Армстул"? Габон наверняка прекратил бы поставлять джут для мешковины, и порты бы, наверное, приостановили отгрузку сельскохозяйственного экспорта. "Глуханулись", как говорят портовики. Но что ж, ему же лучше. Кризис ему всегда на руку. Забастовки докеров гораздо лучше организованы и более сплочены, чем у этих задрипанных вагоновожатых. Разве что карбонарии с ними могут тягаться.

   Хотя, если бы габонский посол знал, что банку, случайно или не очень, столкнула локтем с перил вторая жена официального посланника королевства Камерун, то их правительства уже начали бы втайне перекупать друг у друга три десантных батальона легионеров, дислоцированных в Лагосе, чтобы начесать обидчику лицо и вернуть под это дело Фернандопо, положенный не только этой растреклятой Риомуни.

   Так о чем, то бишь, речь?

   Ага! Мораль и нравственная чистота политического лидера. Вот что является истинным залогом народного доверия. И он его оправдает на все сто. Да нет, на все двести оправдает, так их и растак!

   Толпа ревом подтверждает свое доверие.

   Но что это? Он чувствует как что-то мягкое и теплое касается его голени, сразу под правым коленом. Он осторожно, не прерывая речи, скашивает глаза вниз. Ох, это ты, моя сладкая кошечка! Как ты незаметно пробралась сюда. И без крокодиловой папки.

   Она полулежит, опираясь на глухое обрамление балкона, как нимфа на волне, и уже гладит его ногу поверх носка, под штаниной, нежно перебирая волоски поверх щиколотки. Слава богу, ее никто не видит!

   Он оглянулся. Из темноты апартаментов неподвижно торчат палевые орхидеи на длинных черенках, прямые как границы в Южной Сахаре. Слава богу, никого.

   Вот она уже просунула ладонь между бедер и нежно, одними подушечками пальцев провела по ноге вниз к колену. Остановилась и поскребла острым ноготком. Он просто физически ощутил, как играет бликами стальной отлив маникюра. Ткань заскрипела, и по его телу прокатился трепет. Он едва унял предательский тремор в лодыжке.

   Надо продолжать, как ни в чем не бывало.

   О высокой нравственности и чистоте истинного слуги своего народа. О его строгости и целомудрии в подлинно человеческих отношениях.

   Они ему верят. Настоящий кворум доверия. Такой человек, как он не может не быть живым воплощением провозглашенных идеалов. Не то что некоторые, которые только корчат из себя святош и схимников.

   Как они жируют на кровные, народные денежки! Как их окружают в тайных загородных виллах роскошные расфуфыренные кокотки, унизанные бриллиантами и жемчугом. И вся эта мерзость аморального разложения тщательно скрывается под видом пуританской скромности и благопристойности. Нет, он докажет, он предоставит на суд общественности неопровержимые доказательства нравственного разложения правящей клики. Он продемонстрирует истинное лицо деградировавшей власти.

   И никто, и ничто не утихомирит его праведный гнев.

   Толпа гудит от справедливого негодования.

   Ее проворные пальцы уже добрались до…

   В брюках невыносимо давит, жмет и просится наружу.

   И вот оно, облегчение. Она смилостивилась. Молния скрипит, высвобождая истомившуюся плоть, готовую лопнуть в любое мгновение и, разрывая оболочки и покровы, неудержимо разлиться кипящими, пузырящимися потоками вулканической лавы, переполняющей жерло, в мутных, тягучих водоворотах прущей наружу чувственности.