|
Корабль они построили - загляденье. С трудом верилось, что у них вообще что-нибудь может выйти, материал незнакомый, не камыш тотора, который растет на их Титикаке, а папирус, - и размеры, размеры! Но индейцы потихоньку, не торопясь, сделали сначала две модели, пустили их поплавать, потом, так же не спеша, принялись вить из пучков папируса двенадцатиметровые веретена и обвязывать их одной-единственной веревкой, потом дошла очередь до хижины, до лебединых завитков носа и кормы. И вот уже "Ра-2" радовал глаз, и заранее было ясно, что мы можем ему доверить свои жизни, - в спешке и в суматохе мы даже не заметили, как скромно и тихо уехали домой удовлетворенные мастера. Сегодня девятое июня 1970 года, двадцать четвертый день нашего плавания, и позади 1229 морских миль, или, соответственно, 2276 километров. Давненько я не брался за перо, сам даже не знаю почему, настроение не то или лень, а нынче устыдился, разозлился, засучил рукава и устроился в уголке под мачтой, между хижиной и брезентовой стенкой. Уже темно, ребята укладываются спать. Жорж свистит и поет, стоя на вахте, в хижине слышно англо-итальянское бормотание. Только что мимо прошел Норман - совершить ежевечерний туалет, и Жорж, верный привычке задираться, крикнул ему с мостика: - У тебя случайно нет в руках батареи для подсветки компаса? На что Норман обстоятельно и незлобиво ответил: - У меня случайно в руках только зубная щетка. Лодку качает, "летучая мышь", привязанная двумя веревками, ерзает по столу, то есть по ящику с посудой и горелками. Упираюсь локтями и коленями. Ну, с чего бы начать? Со вчерашнего утра, с момента, когда Сантьяго в очередной раз произнес: "У меня есть хорошая идея". Идеями своими он нас бомбардирует непрестанно, их неизменная особенность в том, что они неосуществимы без помощников, и мой дневник пестрит записями: "Опять зовет неугомонный Сантьяго, чтоб ему!.." Пора заняться нашей плавучестью - засунуть под хижину пустые амфоры и укрепить в ложбине между сигарами корпуса. Но там стоят другие амфоры, полные, следовательно, сперва нужно их извлечь. Пол в хижине - крупные клетки из толстых бамбучин, покрытых папирусными циновками, на них стоят шестнадцать ящиков, на которых мы спим. Приступили к делу. Убрали матрацы и постели Жоржа и Мадани, опорожнили ящики под ними и с огромным трудом, ломая ногти, извлекли их - представьте себе, что вам необходимо выковырять паркетину, тесно пригнанную к соседним паркетинам да еще облитую липким битумом, и вы поймете, как нам досталось. Но все-таки мы выдернули сперва один ящик, потом - это было уже проще - другой, и открылось трюмное пространство, откуда пахнуло гнилью и плесенью. Я посветил фонариком и вздохнул - там полно осклизлой грязи, всякой дряни, которую занесло водой со стороны кухни. Возиться здесь все равно, что чистить выгребную яму. Но куда денешься? Сантьяго вытащил из вонючей темноты пять амфор с водой. Мадани кое-как уложил их на палубе. Я стал выгребать грязь, тряпье, полуистлевшие куски папируса. Тем временем Тур, проходя на корму, споткнулся об амфору и рассердился: что у нас, водопровод на борту, какого дьявола разбрасываем драгоценные сосуды? Пришлось вылезать и крепить амфоры капитально, затем вернулись в трюм, укладывать туда пустые амфоры, и тут я заметил, что Сантьяго устал. От однообразной работы он уставал быстро, но стеснялся это показать и принимал вид этакого профессора-руководителя: - У меня хорошая идея, ты кувшины привязывай, а я буду их подавать и светить. Амфоры скользкие, яйцевидные, тяжеленные; хоть и пустые, каждую нужно просунуть сквозь бамбуковую решетку, установить и зафиксировать канатом, чтобы не шаталась и не терлась боками о те, что рядом, вот, кажется, все... Как, еще одна? - Сантьяго, ты же говорил, их шесть, у меня не осталось свободного места! - Извини, я ошибся, их семь. Это значит - вынимай, раздвигай, перетасовывай, ищи оптимальный вариант, как в детской игре в "пятнадцать". Заглянул Жорж, весело ухмыльнулся: "Дураков работа любит!" - и вскоре мы услышали наверху пение, посвистывание и грохот посуды - стало быть, Жорж принялся за генеральную кухонную уборку. Пение чередовалось с репликами, жизнерадостными, но не вполне печатного свойства, и я обратил внимание Сантьяго на то, что в отличие от прошлого года мы стали менее стеснительными в выражениях. - Жорж - змей, - буркнул Сантьяго неожиданно сердито. - Сантьяго - змей, - немедленно, как эхо, донеслось сверху. Звукоизоляции на "Ра" практически не существовало... Позднее, за обедом, Жорж совсем расшалился. Он оседлал своего любимого в последнее время конька и пристал к Кею: правда ли, что тот еще в Сафи, когда праздновали день рождения Ивон, отказался танцевать с Андрэ, женой Сантьяго. Застенчивый Кей пытался всерьез изложить свою точку зрения: - Прошу извинить меня, я танцую только с собственной женой! Он прижимал руки к сердцу и вежливо кланялся, а Жорж веселился: - Умница, похвально, тебя можно без опаски знакомить с женщинами! Ну, расскажи нам еще что-нибудь, как ты вообще смотришь на эти дела!.. Тут Сантьяго, которого все это немножко задевало, поскольку было упомянуто имя Андрэ, оборвал Жоржа довольно резко. А Жорж в ответ закатил целую речь. Он обратился к Туру с официальной просьбой упорядочить дневную вахту после ленча, так как время это самое бестолковое, все хотят поспать (взгляд на Сантьяго), отдохнуть (взгляд на Юрия) и никто не желает лезть на мостик (взгляд на Нормана), а ему, бедняге Жоржу, приходится отдуваться. Карло поморщился, Мадани нахмурился, Сантьяго воздел руки, Норман помянул черта по-английски, Жорж - по-французски, запахло грозой. - Обождите, - решил вмешаться я, - хорошая идея! Идеи никакой не было, но требовалось сбить накал. Я принялся импровизировать на ходу: - Пусть ежедневно два человека, которые были свободны ночью, берут на себя часы утренней вахты с восьми до десяти и часы послеобеденные, с тринадцати до пятнадцати. С семнадцати до девятнадцати пусть стоит человек, который стоял утром с шести до восьми и будет иметь свободную ночь. Что касается вахты с пятнадцати до семнадцати, то... Что "то", собственно? Я вконец запутался в цифрах, получалось нечто громоздкое, но Жорж, наверно, углядел в этой громоздкости какое-то особое хитроумство, он моментально притих: - Вот теперь по совести. Тур, пряча усмешку, спросил мнение присутствующих, присутствующие, замороченные моими выкладками, не возражали. - Ладно, принято, - сказал Тур. И - Жоржу: - Ну, собирайся на мостик. - Как на мостик?! - А как же, у тебя ведь была свободная ночь? Жорж заморгал, начиная соображать, что согласился слишком поспешно, а вокруг хохотали. Тем и завершилась дискуссия. В общем, справедливо, что Жоржа в этот раз провели. Он сам на такие штучки мастер. Помню, в прошлом году наметили мы как-то после обеда готовить к подъему парус, заниматься этим должны мы с Жоржем, а отрываться от подушки так не хочется! Встал-таки, тормошу Жоржа: - Пора! - Угу, - как бы сквозь сон, и на другой бок. Я поработал с час, пошел в хижину за трубкой. Жорж возлежал на мешке в чем мама родила и почесывался, при моем появлении его глазищи стали виноватыми: - Норман говорит, тебе нужна моя помощь? - Помощь нужна парусу, а не мне, ты знаешь, что вдвоем мы управимся быстрее. - Да, да. И опять на бок. Явился он минут через сорок, на носу к этому времени уже вовсю трудились Сантьяго, Карло и Абдулла. Теперь Жорж и рад был бы найти себе занятие, но какое? Вот явится сейчас Тур и спросит, как жизнь; что отвечать? И тогда Жорж предпринимает, как ему кажется, колоссальной хитрости маневр. Он тихонько спрашивает: - Юрий, ты устал? Не хочешь ли выпить каркади? Каркади - чудесный напиток, кисло-сладкий чаек, настоянный на каких-то египетских цветочках, мы готовы пить его литрами - еще бы не хотеть! - А ты, Сантьяго, - ты хочешь каркади? А ты, Карло? А ты, Абдулла? Так не спеша обойдя и опросив всех, он начинает длинную процедуру приготовления каркади. Приходит Тур, а Жорж при деле! - Я готовлю каркади, - гордо заявляет он. - Все захотели каркади, и я взялся его приготовить. Смех смехом, а вечером, когда я - согласно новому распорядку - "с семнадцати до девятнадцати, в связи с предстоящей свободной ночью" стоял на мостике, ко мне поднялся озабоченный Тур. Ссора за обедом не шла у него из головы. Он сказал, что поначалу считал: обычная перепалка, какие и раньше порой случались, но потом понял, что это уже большее, что наши отношения на борту "Ра" становятся для него проблемой. - Что ты думаешь обо всем этом? Я ответил: да, согласен, мы развинтились, один комбинирует, другой язвит... - Острый экспедиционит, - вздохнул Тур. Я успокоил его: нет, не острый, течение, в целом, обнадеживающее, полечим амбулаторно. Надо побеседовать с Жоржем и Сантьяго, напомнить им, что положение следует нормализовать, что им придется ладить, ведь с корабля никому никуда не уйти. - А как с противовесом? - заодно осторожно поинтересовался я. Мне казалось, что за последние сутки пыл Тура в этом направлении несколько поугас. - Какой противовес? - Который из мачты... - Ах, противовес? Нет, мы сделаем кое-что получше. У нас будет волнорез. Сегодня положительно день новых идей. Та, какую излагает Тур, не без сумасшедшинки, но, кто знает, возможно, польза и будет. Он решил выставить мачту не перпендикулярно корпусу корабля, а параллельно ему, укрепить вдоль борта на коротких держалках, чтобы рядом с нами плыло подобие стенки мола. Сдается мне, я знаю, в чем истинный корень подобных проектов. На корабле находится отличный, толстый и длинный кусок дерева, и грешно даже подумать, что такое богатство останется без применения.
Так или иначе, а два следующих дня Тур и Норман увлеченно копошились на палубе возле бывшей мачты, сверлили дырочки, присоединяли всяческие деревяшки и, наконец, объявили: "Готово". Оставалось лишь переправить новоиспеченный волнорез с левого борта на правый, эту операцию надлежало совершить водным путем - сбросить бревно и обвести его вокруг кормы. А за кормой у нас, если помните, болтается на канате красный поплавок-буй. Буй вытащили (линь помешал бы проводке бревна), и впервые за все дни плавания мы оказались без хвоста. Я в это время стоял на вахте и не видел толком, что там, у мачты, происходит. Знал только, что там Норман, Тур, Сантьяго и Жорж. Последний то и дело озабоченно шмыгал мимо меня, используя мостик как кратчайшую дорогу с борта на борт. Явившись в очередной раз, он с напускной солидностью известил, что предстоит ведение подводных работ, по-хозяйски огляделся, весь - занятость и энергия, увидел, что буй не в воде, моментально бросил его в волны и проследовал дальше с видом человека, которому за все приходится отвечать. Вскоре я услышал крик. Мачта, предмет стольких забот, качалась на волнах, с каждым мигом отставая от корабля. На корме появился Жорж и недолго думая плюхнулся в воду. Я даже не успел вообразить возможные последствия этого безумного шага, а он уже вынырнул, схватил линь, на котором болтался буй, догнал мачту, благо она плыла вдоль веревки, оседлал ее и, вцепившись в веревку у самого буя, ожидал, когда мы его вытащим. Общими усилиями вытянули и Жоржа, и мачту. Жорж пыжился, но Тур вместо похвалы как следует его отчитал. И правильно. Не обеспечь себе Жорж буя - случайно, совершенно случайно! - что бы с ним стало?! "Ра" не имеет ни тормозов, ни заднего хода, и человек за бортом для нас - навсегда за бортом.
Помню свое первое купание в прошлом плавании. С утра было ясно, что день предстоит жаркий. Солнце светило вовсю, океан вел себя необычайно спокойно. Я пришел на корму умываться и увидел Карло, он голышом плескался возле борта, привязавшись к деревянной поперечине. Он фыркал и повизгивал от удовольствия. Тур попробовал воду ногой: "Ледяная!" - но я рискнул и забарахтался рядом с Карло, согнав Тура брызгами с его места. Конечно, вода не очень теплая, но до того приятно принять ванну, пусть соленую, после двенадцатидневного перерыва! Намылился, хорошо помылся, вылез освеженный - и тут же упустил мыло, потянулся за ним, но оно уплывало, уплывало, а Тур, заметив мой жест, сказал: - Осторожно! Мы все-таки движемся! Да, мы двигались, хотя ветра почти не было и парус висел как неживой. И, представив себе, как я только что плескался на тоненьком шкертике, я в ту же секунду почувствовал себя неуютно... "Последующие события развертывались куда стремительнее, чем о них можно рассказать. Пытаясь схватить мешок (спальный мешок Торстейна, упавший за борт, - Ю. С.), Герман плохо рассчитал свои движения и оказался за бортом. Сквозь гул волн до нас донесся слабый призыв о помощи, затем слева от плота промелькнули голова и рука Германа; позади него в воде извивалось что-то зеленое и непонятное. Он делал отчаянные усилия, чтобы пробиться к плоту сквозь мощные валы, которые относили его в сторону. Торстейн нес в это время вахту у руля, сам я стоял на носу - мы первые обнаружили падение Германа и похолодели от ужаса. Крича что есть силы "человек за бортом!", мы бросились к спасательным снарядам. Остальные даже не слышали крика Германа, такой гул стоял на море; но тут все заметались по палубе. Герман был превосходным пловцом, и хотя было совершенно очевидно, что он подвергается смертельной опасности, мы всей душой надеялись, что ему удастся догнать плот. Торстейн был ближе всех к Герману; он кинулся к бамбуковому вороту с тросом, которым крепилась спасательная лодка. Это был первый и единственный случай за все плавание, когда трос заело! Теперь все решали секунды. Германа отнесло уже к корме, и его единственной надеждой оставалось успеть дотянуться до весла и зацепиться за него. Он сделал рывок, стараясь ухватиться за лопасть... тщетно - она выскользнула у него из рук. И вот мы увидели, как наш товарищ очутился именно в той зоне, которая - как мы не раз имели возможность убедиться в этом - была вне нашей досягаемости. Мы с Бенгтом спустили на воду надувную лодку; в это же время Кнют и Эрик пытались добросить до Германа спасательный круг. Он всегда висел наготове с длинным тросом у наружного угла хижины, однако сегодня напор ветра был таким сильным, что круг неизменно отбрасывало обратно на плот. Как ни напрягал свои силы Герман, он все более отставал от плота, и расстояние это увеличивалось с каждым порывом ветра. Было ясно, что ему уже не удастся сократить просвет. Оставалась еще слабая надежда на надувную лодку. Без тормозящего ее движения троса мы, возможно, и смогли бы пробиться к Герману, но как потом нагнать "Кон-Тики"? Как бы то ни было, решили мы, втроем на лодке можно еще на что-то надеяться, а один в море он был заведомо обречен. Внезапно мы увидели, что Кнют бросился в волны, держа в одной руке спасательный круг, и поплыл изо всех сил навстречу Герману. Вот на гребне, заслонившем от нас Германа, мелькнула его голова, а вот Герман поднялся на высокой волне, между тем как Кнют скрылся в ложбине. И вдруг мы увидели их рядом друг с другом - они пробились сквозь валы и держались теперь вдвоем за круг. Кнют сигналил рукой; тем временем мы уже вытащили обратно надувную лодку и поспешно принялись вчетвером выбирать трос, привязанный к спасательному кругу, не спуская глаз с загадочного темно-зеленого существа, которое то и дело показывалось над водой и немало пугало Кнюта, пока он плыл к Герману. Из всех нас один Герман знал, что это была не акула, не какое-либо другое чудовище, а просто непромокаемый спальный мешок Торстейна, наполнившийся с одного конца воздухом. Правда, он недолго проплавал после того, как мы вытянули на борт наших друзей; и мы невольно подумали, что тот, кто утянул мешок под воду, прозевал куда более ценную добычу... - Слава богу, что меня не было внутри, - произнес Торстейн, занимая свое место у руля. Вообще же мы не были расположены острить в тот вечер. Долго еще по нашим спинам пробегал холодок, тут же сменявшийся чувством острой радости от сознания того, что нас по-прежнему на борту шестеро". Извините за длинную цитату, это, как вы уже поняли, из "Кон-Тики". У нас на "Ра" таких происшествий, к счастью, не было, даже в прошлом году, когда мы были далеко не так осмотрительны, как теперь. А может, наоборот, именно тогда мы, новички, были более осмотрительны? Абдулла с Сантьяго надстраивали фальшборт, Абдулла поскользнулся и свалился в воду, но при нем был страховочный конец, он окунулся и вылез, отделался легким испугом, мы настолько не беспокоились за него, что Карло даже снимал все это на кинопленку. А сегодня - где, к примеру, мой страховочный конец, куда я его засунул? Вспоминается еще одна история в том же роде. Я сидел в хижине, а на палубе орала обезьяна, я никак не мог понять, почему она орет, потом вдруг Карло стал меня звать, и я выскочил, смотрю - борт частью разъехался, папирусные связки болтаются в воде, а к ним как раз обезьяна и привязана. Свободно ее могло бы утащить, но Абдулла бросился в волны, притянул связки обратно, все его очень хвалили, он радовался и сиял.
Сайт управляется системой
|
