UCOZ Реклама

   РОЖДЕНИЕ СВЕТОТВОРЧЕСТВА

   Искристый иней вечной мерзлоты остудит сердце памяти Вселенной.

   Убогий старец Мидо улыбнулся, взяв на руки младенца.

   В его очах был виден свет пьянящей Пустоты.

   Закрыв ладошками лицо от солнца, восторгом душу окропил,

   Смеясь на встречу ветру Мига.

   Младенец взял от матери - покорность, от отца - взял смелость,

   От деда - взял терпенье .

   Зов Вечности, слагаясь в миллиарды звезд, спустился на рассвете Лирой.

   Убогий старец поднял малыша и небо наклонилось пеленою,

   И лучики коснулись нимба сердца.

   О, Вечность! Без границ! Рождаясь в пламени стрекочущего мотылька,

   Перебирая струны света, в свои объятья приняла

   Родившееся счастье безответно.

   Я музыкой наполню чашу БЕЗдн, ковром зеленым я покрою землю,

   Я небо напою студеною водою,

   Я ветер запрягу и в колеснице бога,

   Творенье радости открою миру.

   БЕЗдонный кладезь Лиры вспорхнул из уст младенца -

   То голос Мудрости и песни, рожденье Творчества Земли!

   Скупой не платит дважды.

   Затменье ночи обагрилось кровью Веры,

   Счастливчик тот, кто спал во время похорон,

   Не видел он рожденье Силы...

   Младенец на руках уснул,

   Сверкнул последний луч заката -

   То песня Радости, Творенья, Чистоты,

   То, звуки Музыки Небесной!

   А старец Мидо наклонясь, над колыбелью внука,

   Шептал молитву Мира.

   День первый. День Творенья. Из света мраморной Звезды,

   Из тлена Света Неба.

   А бог проснулся, душу окрылил,

   Дождем промчался по замершим лужам,

   Сердца зажег

   И светом окропил Творенье сына.

   Да, будет Свет!

   Да, будет Жизнь!

   Да, будет вечность Лиры!

   И в Вечности,

   Да, буду Я!!!

   11:07. 10.10.99. г. Владивосток

   СЧЁТ ВЕЧНОСТИ

   Мемуары святого Пантелимона - евангелие Святоносности мигаполюсной единицы.

   Светоносный жезл Златоуста восторжествует свою победу над престолом Иисуса Христа.

   Пергаментный свиток под святой иконой Материнской любви.

   Кладезь святости миродержцев на истоке света. День сердечности.

   Два брата - честь и совесть.

   Два сердца - мудрость, власть.

   Две истины - любовь и вера.

  20:35 16.10.99. г. Владивосток

   СВОБОДНОЕ МНЕНИЕ

   ЧЕПУХА

   Раскатистый гром.

   Белая молния.

   Матери подняли голову к небу.

   Синий туман.

   Черные тучи.

   Марево солнца. Безумство.

   Прелесть исходящей благодати.

   Просвет эпитафий.

   Блаженство сумасшедших...

   Бег по крутому кольцу бессмертия.

   Ночи оглохли от воплей младенцев.

   Кресты наклонились над каждой могилой.

   Исчадие ада, смрад крови запекшей.

   Обилие стонов терзают сердца.

   Стоп!

   Где символ России?

   Терновник ли песней соткет ей обитель?

   Убогость ли мысли создаст чудеса?

   КОГДА НАСТУПАЕТ ВЕЧЕР

   - На суседнем пруду устраивают свои посиделки лягушки. Их гортанные звуки коробять своей заурядностью, терзають душу. А тут ешо, собака повадилась выть. Ничейная собака. Хозяин ейный на неделе помер - один как перст свою жизнь коротал. Схоронили его хуторяне, чин-чинарем, ешо и попа с суседней управы призвали, молебен отслужить за упокой души Терентия. Ничего так попенок оказалси, хоть млад, но горластый. Как завыл! Не хуже Полкана. Полкан - собака, что у Терентия этого была, ничейная теперь которая.

   Так вот, скукота на хуторе окаянная, измучила совсем. Новостей нет никаких. Все по старому, идет-бредет своим чередом жизнь мужика.

   А вот, вишь, постреленок без портков, на пыльную дорогу выскочил и пошел колбасить пятками бурую пыль.

   Охо-хо! Молодо-зелено. Баско больно смотреть на вихрастого. Ух! Да он наутек пустился от тетки своей, Макаровны!

   Ишь, как бежить прытко, за постреленком. А лозина-то, лозина! Гдеть и выло-мала таку?!? Сама через нее спотыкатся, хлестко больно уж бьеть лозина - то босы ноги Макаровны...

   А ешо, тут у нас на хуторе, вчерась, мужик удавился. Хе-хе, дурак был. Как напьеться, а ну на гармоньи наяривать, аж стены гудять, как в пляс пойдеть. Да, дурак был. И че, ему не жить, подишь и 50-ти то ешо не стукнуло? Молод ешо был. А вот подишь ты, удавилси. Вот дурак, так дурак!

   А староста ихней то, говорять, заметил с утра, что ни ладно чей-то с мужиком творится, висит на березе - не дышить, а глазья-то, как будто в даль глядять. Ну, совсем как живой! Да...

   Вот и все новости... Да, ешо забыл! На медни у Саломонихи рабенок родилси, одиннадцатый по сшету. Белявый такой. Саламониха аж состарилась, после родов то, как сухарь сморшилась вся, почернела баба - то, будто кто сухоту нагнал, порчу свел. Тепереча ждуть, что тож помирать скоро ль будеть а то, мож и до вясны не дотянеть. Больно ужо плоха Саламониха. Да и годков то ни мало ей, 56-ой пошов, а все не отмоеться баба никак, рожаеть их как щенят, погодка-ми поди, ж ешо.

   Так вот, рожает, значить. Ну, а тепереча видать амба. Сваха ейна, все потакат - Саламонихе - все боиться, что та помреть, да така прорва на ейну шею свалиться. Вот и возиться с ней с утра до вечору. То в баньке крапивой отхлешет до полусмерти, то колодезьной водой отливат, а то, бабы кажуть, ешо и снадобья готовить сама. Все по ночам по лугам рыскат, молодежь пугат, да травинку к травинке собират. Да бормочет под нос - то чавото.

   Да, вот значит, бяда то какая.... Скучно у нас на хуторе...

   А вот, давесь, произошел антиресный случай. Пошли наши-то в лес, по грибы, да по ягоду. Ну и набрели на сухостоины. Толи пожаром кадысь потравило, толи морозом побило, а только стоить лес мертвый. Ни птица не зашубуршит, ни зверек любопытну мордочку не высунет из норки. Жуть, не сусветная!!!

   Маланья, девка, перестарок, так ужо замуж и не выйдеть, по всему видно. Ужо сороку вясну встречат, а все мужика-то нет. Приблудный бы какой? Да где там, на сто верст вокруге изб-то нетути, один хутор наш посщитай и осталси. Так вот, о чем я? Ага, вспомнил! Ну, девка та, Маланья, вперед всех пошла. Ну, с распадку так подниматся, а ужо и темнеть стало, через голы стволы чуть брежить. Ну, поднялась, Маланья-то на опушку, да и обмерла! Стоит посреди поляны то дед. Борода, что твоя пакля, по ветру развиватся. А глазищи, глазищи, так и жгуть угольями, аж глядеть больно. Ну, Маланью-то от страху и повело, молчить и лишь на этого деда смотрить. Едрить его в кочерыжку! А старик-то идеть прямо на Маланью, да посохом то по жухлым листьям шубуршит. Страшно больно! У Маланьи и язык отнялси, ей бы своих позвать, баб то, - онемела, милая. Стоить столбняком - жуть нашла. А дед-то ближе, ближе. Подошел к девке, да спрашиват: - что мол, в леса то привело? А Маланье ответить бы чин-чинарем, старику - то, да поклон отвесить. Нет, стоит, да бельма пялит.

   Охо-хо, совсем девка то ума лишилась после этого, говорять. Как ушла от деда, сама не помнить. Только в лукошко грибов набрала. Отродясь то на пепелище грибы не росли, а она лукошко притащила, да бравые таки, ядреные...

   Да, бяда одна... Сама ни своя - то Маланья стала. Чуть свет подниметься - и ну в леса. Все кружить и кружить возле того места, где старика встретила, а все найти не могеть. Закружит леший, Маланью то, по косогорам, да по топям, гляди, как бы жизни не лишил Маланью то. Старик смурной видать, не хочет, что б его покой нарушали. Не даеться он девке то, все кружить, идол проклятый...

   Да, совсем свихнулась Маланья - то наша. Бяда, прямо скажем, бяда одна...

   А тут ешо, лягушки расквакались, орут окаянные, по чем зря. Ужо и солнце село за деревами. Не спиться им троклятушим, да людям душу рвуть!

   Тихо-тихо раздается крик совы или филина. Вздрогнул дед, окрестил себя крестным знамением:

   - Тьфу ты, гадость окаянная! И ему не спиться! Все народ стращат, ишь разухолся, бестия. Так и наровит смуту пустить, да кровь захолонуть в теле...

   Эхе - хе! Скушно у нас, маеться народ от безделья. Вечорами посиделки только что и устраивають, да молють языками. Кто пострашней каку историю скажет. Да клянуться, божаться, что все так и в взаправду было. Зажжеться уж заря, пастух на выгон коров собират, а им и дела нет, все языками чешуть. Жуть стоить по над лесом, все кажеться счас из норки - то лесовик выйдеть, али сам хозяин леса дорогу перейдеть.

   Встает, шаркая старыми подшитыми валенками, идет к ведру с водою. Берестяной ковшик висит на дужке ведра. Пьет долго, кряхтит:

   - Хороша, водица, студена, так и ломить зубы.- Огладил бороду, покряхтел и зашаркал в избу. Остановился на пороге, посмотрел в даль слезящимися глазами:

   - Ох, скушно - то как! Праздника бы, чтоб душа запела. Песен бы русских, да плясок....

   Ужо и не дождуся я, помру наверно скоро... Вот и мой черед прийдеть на тот свет идтить...

   А, что мне? Что этот свет, что тот - все едино... Скушно! Ох, скушно живем. Веселья, да радости нет. Робят нарожали, мыкаться им тепереча безголовым, маяться, шо доли не дали отцы, да матери.... Охо-хо-хо.

   Куды уж тут, доли им не дали? А кто нам эту долю давал? Все наскрозь, безграмотные были, только знали, как спину гнуть, да дитей рожать.

   Ох, скучно. Может дождичек пойдеть к утрене? - смотрит в небо - все разнообразие како. А раз дождичек пойдеть, то и посиделки будуть. На всю нощь засядем у бабки Марфы. Изба - то у Марфы большая, считай весь хутор влезет. Вот и посидим, покумекаем.

   Стоит долго на пороге, смотрит вдаль и молчит....

   - Ну, да ладно, чаво ужо на долю жаловаться? Жили так и жить будем. Нет праздника - доля видать такая. Супротив судьбы - не пойдешь.

   Поворачивается и уходит в хату, кряхтя, шаркая ногами.

   Вот и вся история хутора на острове Диканьки.

   23:45 24.10.99. г. Владивосток

  • Следующая - продолжение
  • В начало книги
  • На главную
    Сайт управляется системой uCoz